зарисовка
Люблю я раннею весной наведаться в ближайшую балку, склоны которой заросли кустарником, хвойными и лиственными деревьями. Хожу в это живописное место почти каждый день, отмечая ростки пробивающейся новой жизни. Балка здесь глубокая, широкая и сходится двумя извилистыми ручьями к трём каскадным искусственным прудам. Когда-то здесь собирались открывать терренкур, − рядом курортная зона, новые санатории.
Эти живописные пруды, за двадцать лет порядком обмелевшие, заросли ряской, люди их замусорили настолько, что там и рыбы-то почти нет. Фанатичные рыбаки ещё сиживают вдоль прудов, некоторым удаётся что-то выловить.
Но какая благодать − эти полуболотца для квакш, особенно в их брачный период. Недели две я наслаждаюсь разноголосым пением местных солистов. Огромные лягвы с упоением, одни баском, другие фальцетом (те, что помоложе), изо всех сил стараются перепеть конкурентов. Ретивые женихи исполняют серенады своим избранницам, дородным матронам, выбирающим голосистого удальца.
Эта певческая вакханалия заканчивается с первым зноем, и наступает тишина. Сонный покой обволакивает царство Берендея, подкоряжных нимф и русалок.
Подпитывают пруды неприметные родники, струящиеся среди зарослей камыша в глубоком месте балки. Перешагнув через первый ручей, иду дальше по еле заметной тропинке, минуя дома хутора, расположившегося в этом прохладном комарином краю.
Тропка поднимается и углубляется в смешанный лес, посаженный когда-то лесхозом. Всё давно заброшено и запущено, как наша бедная Россия с её деревнями и сёлами, полями и садами, прудами и дачными участками…
Есть в леске настоящие буреломы, так что и не проберёшься через них. Стоит шеренгой зелёный строй, шумит, живёт по своим законам на радость птицам и мелкому зверью: зайцам, белкам, ежам и лисицам.
Моё внимание привлекли две сороки, громко трещащие на дереве и скачущие с ветки на ветку. А вот и виновник их тревоги – другая сорока, видимо, вторгшаяся в семейную идиллию.
Лес уже покрылся сплошной зелёнью. А ранней весной здесь буйствует кипень цветения алычи, диких абрикосов, вишни. Словно стихия, белое убранство накрывает балку и окрестные сады так, что, кажется, будто сверху спустились молочные облака, причудливо зацепившиеся за вершины деревьев. Иду вниз по дорожке − виденье не тает, приобретая более живые образы, начинаю различать отдельные белопенные островки деревьев, которые словно невесты, взялись за руки и застыли в ожидании вальса… И чудится, что лишь взмахнёт дирижёр рукой, и польётся волшебная музыка, завертится и закружится белый хоровод весенней метелью.
Смотрю и не налюбуюсь на это диво! А в сердце такой восторг и желание жить, лететь над этим великолепием, словно птица!
Райские сады, в моём представлении, это не те сады, в которых висят тяжёлые, налитые восковой спелостью плоды, а сады, которые вот так великолепно цветут. В раю и пища-то вряд ли нужна, там жизнь – сплошной восторг и блаженство!
Жаль, что это весеннее райское чудо на нашей грешной земле длится всего лишь какой-то месяц… Быстро меняются участники в туре весеннего вальса: за абрикосами, алычой, вишнями выплывают в своём наряде яблони, груши… Выбрасывают свои бело-розовые канделябры каштаны, за ними – распускается сирень и акация. Полной грудью вдыхаю воздух, наполненный пьянящим ароматом и щекочущим ноздри, почти физически ощущаю его тягучесть. Обязательно подхожу к отдельным боярыням-красавицам, осторожно, как за женское запястье, берусь за веточки и с наслаждением нюхаю цветочки, погружаясь в нирвану благоухания.
Когда распускается сирень, в «бело-розовое безмолвие» садов и лесов добавляются новые краски и новый запах. У каждого куста сирени он свой − особый, неповторимый. Один – дурманящий, заволакивающий всю округу, другой – не так бросок, но более тонок и изящен. Подойдёшь, уткнёшься носом в гроздь сирени и уже нет сил оторваться, словно ты – блаженная бабочка, порхающая посланница Весны, присевшая на божественный цветок за нектаром.
Быстро, почти бегом, перехожу от деревца к деревцу, внутренне ликуя, и мысленно готов взлететь над всем этим великолепием! Бабочки не знают, что всё это скоро кончится, а я спешу насладиться чудом, ухватить толику красоты и счастья. Я мысленно кричу: «Остановись, мгновенье!»
И, кажется, оно останавливается.
Но проходит май…
Природа, словно опомнившись и отмаявшись, затихает, отцветая и осыпаясь тихим белым дождичком на прогретую солнцем траву.
Отметав икру, замолкают лягушки, птицы усаживаются в гнёзда. И только кукушка заполошно досчитывает кому-то уходящие в дымку года…
Как хорошо бывать здесь, но надо снова возвращаться в привычный наш мир.
В этот момент смешанное и тревожное чувство вдруг возникло в моей душе. Словно я только что побывал в настоящем мире и теперь оставляю его за спиной, уходя в ту шумную, суетную жизнь наверху – в мир машин, компьютеров, многоэтажных домов со всеми их благами и недостатками. Это совсем не то, что дикая природа, изрядно теснимая человеком. Два мира, которые должны быть одним целым, всё больше противопоставляются друг другу. И чем больше мы отдаляемся от начальной среды, тем беспомощнее становимся, несмотря на все ухищрения цивилизации. А земля без людей сама постепенно принимает свой первоначально-первобытный вид, отторгая нас, будто инородное тело.
Мы боремся с матерью-природой, как несмышленые дети, пытаясь самоутвердиться, доказать, что можем прожить самостоятельно без неё, а в итоге можем погибнуть вместе.
Мои мысли нарушила шумная ватага детворы, спускавшаяся в балку. И в этот момент я подумал: «Наверно, это и есть то объединяющее и связующее звено, ради которого мы не должны быть расточительными. Рубим лес – щепки летят. Иногда мы уподобляемся болотным квакшам: радуемся каждый в своём маленьком мирке, громко славим свою весну, но она не вечна… Скоро ли человечество повзрослеет? – вот главный вопрос, на который пока нет ещё ответа…»
29. 05. 2012
|
