Мой удел – слоняться по притонам.
Им плевать, кому и что я спел.
Там свои жестокие законы
Часто переходят в беспредел.
Душу вынь и выбрось на помойку,
Закопай ненужный интеллект.
Соловьём хотела тренькнуть сойка,
Но сгубил тамбовский диалект.
Расстреляли сокола на взлёте,
Эхом давит злобное «Ату!»
Вы, иуды, солнце не поймёте,
Ликом повернувшись в темноту.
Не жалейте никогда скитальцев,
Не осядут, сколько не зови.
Кто не может слышать шёпот пальцев,
Тот не создан, видно, для любви.
Рвутся с треском родственные нити,
Кружит ворон, гибели вещун.
Недруги, я злой, но вы простите.
Я вас тоже как-нибудь прощу.
Замолчи ты, подлая гитара,
Сердце стоном больше не тревожь.
Я пытался выйти из угара,
Вновь вонзили ядовитый нож.
Яд по венам. Пульс всё тише, тише.
Неужель так просто умереть?
И кострам когда-то буйных вишен
Ни за что мне душу не согреть.
Из груди уходят тихо силы,
Я машу пустою головой.
Вы поэта вздёрнули на вилы,
Вам, конечно, это не впервой.
И потом над бездыханным трупом
Будете глумиться и плевать.
Что сказать вам недалёким, глупым?..
Я бы мог вам много рассказать.
Про хлеба и как тоскуют пашни,
Про раздолье русское полей.
Только… Неужели вам не страшно
Слушать это жалкое «налей»?
Всё пропито. Русь моя святая
Четвертована. Рыдаю вместе с ней.
Я чужой для Родины, я знаю,
Потерявший близких и друзей.
Так случилось… Годы слёзы сушат,
Как бы ни были они горьки.
Только жаль, растоптанную душу
Без остатка съели кабаки.
Смолкнут звуки разноцветных песен.
Я и так надеждой робкой жил,
Что кому-то был я интересен,
Что не зря смеялся и грустил.
Не боюсь последнего заката,
Безразличны и огонь, и лёд.
Ведь какая разница, ребята,
Если завтра солнце не взойдёт.
|
