Сырая тишина. Обиженное хлюпанье капели, Коты, под ними золотая рыбка в сорок ватт Что в луже замерла, не трезвый плеск шагов Апреля Идущего сквозь ночь, туман, и частокол из дат. Акустика рождает недоношенное эхо То ль бормотания со Смертью Жизни в липком сне, То ль вяканья гудков, то ль рвоты радиопомехов, То ли того, что нарекли: «мурашки по спине». И наплевав в холодный циферблат, как в тот колодец, Стоишь Добрыней у дорог, и головой поник – Куда пойдешь, когда в руке единственный червонец? Хотелось бы наверх, но в место крыльев – «дождевик». И возвращаться в дом родной – как на поминки друга – И надо бы идти, но в сердце боль и нету сил. Вот так бы и бродил, пернатых поджидая с юга, Считая звёзды на воде, что дождь наморосил. Апрель к концу. Достать чернил… А лучше просто водки, Что душу эластичней делает на зло врагам. Налить бомжу, себе, заплаканной какой-то тётке, И вечностью за нюхать словно коркой пирога. Оскомина во рту – вопросом не поддеть ответа, И не извлечь несбывшегося вдруг на белый свет. Как в щель меж половиц оброненной, увы, монетой Жизнь завалилась, дребезжа, за дату – сорок лет. Я не в упрёк – кому-то удаётся в чувстве «было» Жить сносно, но в прошедшем времени глагол, увы, Напоминает след, что оставляют чьи-то вилы, И ту оскомину во рту – не съеденной халвы…
|