Глава вторая. Корни.

О детстве, о семье – ну, что же вспомнить?
Да, вспоминать об этом нелегко мне:
Мать и отец друг другу были чужды,
И не было в семье любви и дружбы,
А только ссоры, без конца скандалы.
Мы, дети, так от этого страдали!
И в то же время мне их жалко было:
Отца и мать я всё-таки любила.


Звала я маму «женщиной печали»:
Её мы, дети, часто огорчали,
Она же отвечала нам любовью.
В ней кровь испанская с индейской кровью
Смешались. Ревностная католичка.
Отцу-еврею вера безразлична.

Вильгельмом звали. В Мексике – Гульермо.
Он был моим кумиром. Самым первым.
Он создавал мои фотопортеты.
Как благодарна я ему за это!

А предки? Корни я всю жизнь искала
И «Дерево фамильное»* писала.
Я знала: мать отцова, Генриетта –
Родня большого русского поэта**.

Мой папа – виртуоз-фотохудожник,
Наверное, и я – художник тоже
В него. Хоть эпилепсией страдал,
Всю жизнь трудиться не переставал.
Я знала, что он с Гитлером боролся
В Германии и Венгрии. А после
Он от фашистов в Мексику бежал,
И здесь он нашу маму повстречал.
А мамочка – красавица-испанка,
А по рождению – американка.
Я очень схожа с матерью лицом
И потому любима так отцом.

Всего в шесть лет полиомиелитом
Болела и осталась инвалидом,
Точнее, стала просто хромоножкой
С тонюсенькой и слабой правой ножкой.
Конечно, это я переживала,
Уродство длинной юбкою скрывала.
А сверстники так беспощадны были!
«Ногою деревянною» дразнили.
Но не хотела с этим я мириться.
Нет, я не стала плакать или злиться.
Вниманья на болезнь не обращала:
В футбол всегда с мальчишками играла,
И плавала, и боксом занималась,
И быть, как все здоровые, старалась.
Как этот ценный опыт нужен был!
Он с детства мой характер закалил.

*«Незавершённое фамильное древо».
**Генриетта Кауфман была дальней родственницей матери Б. Пастернака.