Наш маршрут лежал через деревню, Что на карте значилась как Грай, А на деле – просто пара древних Развалюх: избёнка да сарай.
У избёнки на кривой скамейке, Опершись на палку, дряхлый дед В валенках и куцей телогрейке Щурился на яркий летний свет.
Рядышком траву щипали клячи, Мастью, словно потемневший снег. Им сто лет, наверно, не иначе, В пересчёте на людской наш век.
И старик, измученный недугом, Тяжело вздохнув, сказал: «Ну, что ж, Эти два – последние в округе, Остальных в двухтысячном под нож.
Нет, не я, конечно. Здесь когда-то Был известный всем конезавод. А потом коней за неуплату… А потом разъехался народ…
Вон травы-то нонче сколь богато, Взял бы я косу да накосил. Да силёнок только маловато, А сказать по правде нету сил.
Стало быть, с кормами-то неважно, Сена им зимой недостаёт. А когда уйдут они однажды… Вот тогда придёт и мой черёд».
Дед вздохнул, протяжно так и тонко, И в дневные погрузился сны. И бродили рядом лошадёнки – Резвые когда-то скакуны.
Мы ушли, глаза поднять не смея, Так и шли до леса, до тропы. Стали наши рюкзаки худее На полпуда гречневой крупы.
Мы ушли и больше не бывали, Не бродили вновь по тем местам. Жив ли дед и лошади? Едва ли… Только лишь бы вместе были Там…
|