Старый боцман мне так говорил, неспешный ведя разговор,
Все крутя и крутя с табаком ямайским тяжелые самокрутки
(солнца луч осторожно крался по стеночке, будто вор,
и шальной воробей за окном нам насвистывал то ли отбой, то ли побудку):
«Море, оно, понимаешь… в нем другая совсем идет жизнь…
Это трудно понять тем, кто в жизни не нюхал пороху…
Как сказать… в нем себя ощущаешь совершенно живым,
А ненужное все – шелуха, ерунда, которая побоку…
Понимаешь… там ты совсем не такой, как ты здесь,
Такой, как мать тебя родила, первозданно-голый немыслимо…
Это ясно надо понять, милый мой: счастье есть -
Оно рядом, близко, ждет у какой-то заброшенной пристани…
Море…оно не терпит ни фальши, ни лжи…
Человек там виден так, как и не снилось Рентгену…
А на суше не жизнь, а бардак… так, одни миражи…
И с тоски здесь бьешься башкою похмельной о стену…
Стать мужчиной… для этого мало выпить пол-литра забортной воды…
И всего Океана не хватит, время лишь тратить без толку…
Сколько миль ты пройдешь, прежде чем воздастся тебе за труды?…
То известно не юнге, а только морскому бывалому «волку»…
Как тебе описать мне лихую моряцкую жизнь,
Если ты не «травил» и «собачки» ни разу не выстоял?
Если ты не орал, захлебываясь, задыхаясь: «Братуха, держись!»,
И на койку не падал один со своими мыслями?
Как тебе рассказать про безумный закат и восход,
Про любимой глаза и чужие гавани, пристани?
Как корабль вверх и вниз качает на гребнях стремительных волн,
А ветер все песню свою бесконечно поет и насвистывает?
Как бываешь часто подавлен, и мрачен, и зол,
И как ночи проводишь без сна на широкой груди океана?
Там, на палубе, ты как будто заново морем рожден,
И не действуют там ни геенна, и ни нирвана…
Моряки…мы чудной, конечно, народ…
Каждый верит во что-нибудь ему только близкое и ведомое…
Но, вот, что странно: странствуя по пучине вод,
Мы все там становимся самими собой, даже цели такой не преследуя…
Эта жизнь… понимаешь… она не пустяк…
За медный пятак нам подаренная милосердно богом…
А в море… даже если сначала идет все не так,
Все равно потом ты выходишь в конце на дорогу…»
Он хлебал из кружки грязной коньяк и смотрел
Задумчиво мне в глаза, а затем говорил, вздыхая:
«Ах, мой милый… как хотел бы я быть, как ты, молод и смел…»,
И слеза его вдруг текла на ус, соленая и седая….
«Милый мой… как могу тебе объяснить я про боль,
Ту, что чувствуешь всякий раз, понимая - пора пришла расставаться?
Милый мой… знал ли ты, изведал, что значит любовь?
Да откуда… тебе ведь, парень, наверно, всего-то пятнадцать…»
И в глазах его в эту минуту светилась непонятная мне печаль,
И душа моя враз проваливалась в какую-то зябкую немощь и тревогу,
А он лишь повторял, головою мотая: «Как жаль… как же жаль…»,
И тогда я бежал домой, все пытаясь понять его понемногу…
Старый боцман на свете уже не живет давно… много лет
Со мною не делится он своими моряцкими снами,
Но я, смотря иногда за леер на кильватерный след,
Его вспоминаю… и он появляется, тряся золотыми усами,
Обходит корабль, следуя с полубака на полуют,
По пути проверяя пломбы на каждом спасательном плотике,
И, смеясь, тычет пальцем в небо, показывая на Полярную звезду,
Засветившуюся в темноте, сгущающейся над клотиком…
Я слежу за тем, как в сумраке моря его силуэт
Растворяется, превращаясь в серую чайку…взлетает…
Миг…и вновь его, как будто и не было, нет…
И я снова мальчишка и сердце мое замирает…
|
