Утро. Задумчивым светом
переливаются волны снега.
Грустно шепчутся вслед,
о недоступности лета,
январские окна,
выпадая в осадок рассвета.
Ветер горит на щеках.
Кромка льда на губах
застывает улыбкой.
Солнца улитка,
в час по чайной ложке,
дрожит на лепестке облака.
Смотрю на стекло
и вижу узор
собственной замёрзшей ладони.
Судьба – такая условность,
когда взгляд распускается
снежным цветком
белого поля,
и сонно
тянется вдоль
мягких кровель сугробов.
Всё ближе и ближе
учащённое сердцебиение;
наверное –
оттепель сердца;
наверное –
ветер, тревожащий тени ветвей
на краю январского света;
наверное –
последнее слово
на языке абсолютного холода.
Испарина фонарей
ложится на зеркало снега,
как на пустой холст.
Всё ближе и ближе ставни
остывшего неба –
чтобы видеть больше,
чем есть на ладони,
чтобы молиться инеем глаз
на хрупкость реки,
обёрнутой в саван морозного воздуха,
и преломлять чёрствый хлеб
тонкого льда под ногами…
|
