Подружка верная и я –
Мы обе из максималистов.
Нам дай покруче бытия,
И к жизни интерес неистов.
И мы с ней постучались в ШЮЖ,
И с ранней юности – с журфаком.
А взялся, говорят, за гуж,
Вся жизнь под перышком, как знаком...
Я, собственно, могу начать
И с зарождения: в затакте
Взяла участие печать –
В занятном, необычном факте
Валеры Хилтунена роль
Не будь судьбой не оцененной.
В земную брошена юдоль,
Чтоб быть с рожденья вовлеченной
В проект того из чудаков,
Кого из тени папа вывел
Из под запретов и замков --
Газетный яркий очерк выдал.
А в нем – кусает локти власть,
Дивится и бомонд московский –
С идеей небывалой всласть
Юродствует чудак Чарковский:
Мол, деток надобно рожать
Не в тряпочку, как встарь, а в воду.
Отец на мамочку нажать
Смог, начиная эту моду –
И я русалкой рождена,
До двух годков росла в бассейне...
Каких потом еще страна
В отцовых очерках идей не
Вычитывала впопыхах –
И папа многие идеи
Проверил не на чужаках –
На нас! В неслабые затеи
Семейство все вовлечено ---
У Хилтуненов же коммуна.
И вроде так и быть должно:
Опять оттчаянно и юно
Он, невзирая на года,
Уносится в командировку
Куда? Неведомо куда –
На край земли, за калибровку,
На грань привычного, порой
За грань, за грезой, синей птицей.
Он – очерков своих герой –
Когда-нибудь угомонится?
Слегка журфаковка и я,
Такого же как он замеса.
Во мне ко вкусу бытия --
Всегда без меры интереса.
Я острой жизни не боюсь –
То в синем небе с парашютом,
То к партизанам уношусь,
Жестоким, кровожадным, жутким.
С ребенком и без языка
Одна в Финляндию умчалась...
И ничего в судьбе пока
И никого я не боялась...
Когда в машине всей семьей
Перевернулись в финских скалах –
И я ушиблась головой,
То боль терпя, семью спасала.
Сперва, еще не отрубясь,
Звонила финнам в чрезвычайку...
Уж если я за что взялась...
На крыльях обгоняю чайку...
Я даже в депутаты здесь,
В Финляндии, уже стремилась.
Гремучая по жилам смесь
Течет, бурлит, как Божья милость...
Ползут минуты, мчатся дни
И чередуются этапы.
Из детства помнятся одни
Отъезды и приезды папы
И сказки странные его,
Рассказываемые на ночь.
Уже не помню – кто кого,
Сюжеты позабылись напрочь...
Не странно ль: что журфак – его
Возлюбленная альма матер,
Не знала в детстве ничего,
А может, в некий мнемо-кратер
Та информация ушла –
И там бы, точно, потерялась.
На бабушка ее спасла.
Она дотошно постаралась
Меня о папе просветить
Включая и образованье.
Теперь-то точно не забыть.
Хотя – к чему мне это знанье?
Про папин с мамой журнализм,
Конечно, знала я и раньше,
Детально не вникая в жизнь.
В негативистском юном раже
Неактуален был вопрос
О папином образованье.
Он в «в Комсомолке» рос и рос,
В коммуне обретя призванье.
Казалось, он родился в ней,
В той незабвенной «Комсомолке»
Ее феноменальных дней,
От коей нынче лишь осколки.
Он положеньем рисковал –
Бесстрашный, исренний, тщедушный...
Меня журфак к себе не звал,
К нему осталась равнодушной.
И слово вещее не жгло –
Без вдохновенья «сочиняла».
Хоть что-то в генах перешло,
Оно себя не проявляло
В час выбора. И я – лингвист.
В чем тоже папино в основе.
Вне языков – не журналист –
Одно из базовых условий.
Я забегала на журфак
К подружке – выпить с нею чаю...
Выходит, так или не так,
А все ж его в судьбу включаю.
Журфаковских мой папа был
Всегда в горниле чувств полярных.
Немало тех, кто не любил,
Полно – навечно благодарных.
Он – папа. Снисхожу к нему,
Чтоб обсудить любые темы.
Он – столп надежности в дому,
На коего в надежде все мы.
Его не трогают года.
Жить папе так же интересно,
Как в дни журфака. Как всегда.
И людям рядом с ним – не пресно...
|
