Старинный пригород, родитель мизансцен,
Сидящий в стороне от городской обедни,
Ты куришь терпкий быт, вневременный паслен,
Пуская дым из труб, несущий соль и сплетни.
Смотри-ка - житель твой, что был условно нищ,
За год разбогател и выстроил домину,
Чем намекает нам, ломая плоскость крыш,
Что жители твои задумали измену,
Что ты, их патриарх, любитель тишины,
Взрастил в своих садах ростки метаморфозы,
Что новый, ловкий век, объелся белены
И вскоре низведёт поэзию до прозы.
Что европейский дом, американский шик,
Родной менталитет, помноженный на местность,
Рождает симбиоз свободы и вериг,
И возвышает псов, заборы и словесность.
Взыскательный поэт, духовной нивы жнец,
Метнёт на крышу взгляд, не находя предмета
Достаточного, чтоб восславить сей дворец,
Что вдохновит дельца, но вовсе не поэта.
Газонный мёд жирней, что явственно с высот,
Когда тревожишь гугл при поиске идиллий –
У разжиревших пчёл, сидящих в лоне сот,
Заметны пухлость брюх и выпуклость двукрылий.
Спустя десяток лет, коттеджи отрастив
И разделив жильцов на «к бесу» или «к богу»,
Ты выправишь лицо, проглотишь креатив
И жизнь в иных умах перемостишь в эклогу.
Всё сбудется. Почти. Но станешь ли добрей,
Уставившись на мир глазами боя-хвата
И мучаясь во сне: «Добей его, добей!»
И презирая всё, что прежде было свято?
|
