Был ребёнком девятым “нечайным”, все лечились зелёнкой болезни и поэтому, даже, случайно мысли грязные в тело не лезли.
Был сын прачки и брат голытьбе. Ничего себе, ничего себе, ничего се-бе.
Шёл незрячий горбатый по рынку, сунул руку в карман мне неловко, взял за горло, как пьяный бутылку - оказалась девчонка-воровка.
Растворилась таблеткой в судьбе. Ничего себе, ничего себе, ничего се-бе.
Возлагались венки, а надежды умирали на понт взять банкира и воткнул нож не в рёбра, а между, открывая на сейфах замки я.
Взяли тихо, как-будто во сне. Ничего себе, ничего себе, ничего се-бе.
На этапе на север на зону пацаны-дурачьё хулиганы сгоряча без лопат, без резона закопали живьём всю охрану.
И шептали братишки в толпе: “Нифига себе, нифига себе, нифига се-бе.”
Надоели законы легавых. Мы бежали, лишь видели ели тех кому улыбнулся двуглавый, а не видели тех, кого съели.
Страшно было волкам на тропе. Нифига себе, нифига себе, нифига се-бе.
Был девятым последним ребёнком, мне коленки лечили зелёнкой и не ждал в жизни я перемен, и не ждал в жизни я перемен. В клетках жил золотых одиночных, с Богом ставки дождавшись заочной, к высшей мере поднялся с колен, к высшей мере поднялся с колен!
|