На меня весь мир нахмурился.

На меня весь мир нахмурился.
Я в врагах у мира.
Я бы спился или сдурился,
но спасает Лира.
Все боятся одиночества -
да и я пугаюсь -
только с самого отрочества
с ним одним общаюсь.
Я судьбою не обласканный,
обделён вниманием.
На пиджак на мой затасканный
смотрит Лира с пониманием.
Ей известно, что поэта
серебро не балует,
потому за всё за это
хоть вниманьем жалует.
Прилетит дня на четыре -
дольше не случается -
и порхает по квартире,
надо мной качается.
И пока не измотает,
не потянет жилы,
никуда не улетает
(вот такие вилы).
Мне потом ходи и кашляй,
смятым как окурок,
без горячего, без "башлей'
точно полудурок.
Но известно "лечит время",
взгляд узрев прелестный,
подставляю снова темя
под удар небесный.
Я не знаю продолжаться
сколько будет это.
Говорят, что в гроб ложатся
раненько поэты.
Но "пардон" одна добавка:
те, что пишут с детства.
Значит будет мне надбавка
с этого наследства.
И поскольку я исправно -
с двадцати восьми - пишу,
то постольку и подавно
райский плод ещё вкушу.
Если ту небесну пищу
принимать умеренно
то примерно триста с лишним
можно жить уверенно.
Быт мой эмоциональный:
странный в мире этом.
Если был бы я нормальный...
не был бы поэтом.