Где он пылится – мой диплом?
Да цел ли вообще, бедняга?
Спалили, иожет, под котлом?
Заплесневела вся бумага?
Лазутина-шефиня, как
Вам новое тысячелетье?
Скучает ли по мне журфак?
Я доброе его наследье –
Каких нибудь процентов семь –
Не так уж -- мало нес по жизни.
И, стало быть, не зря совсем
Науки мы упрямо грызли.
С Лазутиной была –вась-вась
Ученова – (земля ей пухом),
Что обо мне отозвалась
Светло в книжонке, что потугом
Давнишней «Эврики» была
Дать просвещение народу.
Там журналистике сплела
Ученова беседу-оду.
Вот в той-то эвричной меня
Книжонке и упомянула.
Диплом отлично оценя,
Весьма прозрачно намекнула,
А впрочем, без обиняков
Аспирантуру предложила...
Включился – я ж из простаков,
Но мне... калина подкузьмила.
Я от Руденко уходил.
В тоннеле возле дома Инны
Вдруг соблазнился и купил
Пакет мороженой калины.
Закономерно: вытек сок –
И диссертацию окрасил.
Над фактом погрустил часок –
И... пожалел, что время тратил –
Ту трихомундию писал.
И выкинул ее к барбосам.
Не жаль... А кто «ученым» стал,
Гнул гибко спину перед боссом,
Нагутаперчивал хребет...
Сегодня б мой диплом сгодился
Тем, кто пристроил в интернет
Мега-порталы... Вот открылся
Для одноклассников такой...
Нам после сборов – по просвету
С двойной малюсенькой звездой
Журфак сготовил по сюжету,
Жизнь прожил в ипостаси той,
Военной – Саша Иваненко...
Из однокурсников – второй
Служивый – Миша Вороненков
В ладу с журфаковской судьбой –
Погоны временно напялил...
Судьба... Смирись, проснись и пой,
Вой, ежели комар ужалил...
Нет поводов да и причин
Откашивать. Служу – в запасе.
Повышен в капитанский чин,
Ео ни в одну из катавасий,
По счастью, не был вовлечен.
А подполковник Иваненко
Слегка Чернобылем пожжен,
Здоровье потерял маленько...
А в девяностые – фигня
Случилась полная. Не враки:
За что в полковники меня
Внезапно выбрали казаки
Стбирские? Ответ один:
Не знаю. Грамоту, однако,
Храню свидетельством годин
Раздрая... Той порой без ВАК’а
Мне также докторский диплом
По экономике вручили.
О, я великий эконом!
Но в зал научный не пустили
В библиотеке, а диплом
С презрением объявлен липой...
Но это мы переживем...
Мы разминулись с Семой-глыбой.
Был этот парень простоват,
Но искренен и добродушен,
Не проходимец и не фат.
Я был с ним в дни учебы дружен.
Потом он укатил в Сибирь –
Где в журналистике глубинной
Выстраивал легенду-быль
Судьбы в сотворчестве с любимой.
Хоть был отправлен в Ашхабад,
Куда ссылали и отличниц,
А те реаели:
-- Там же ад!
Журфаковских девиц-лимитчиц
Особо раздражали мы
Андрошиным: трудились в штате.
Мы б дали им судьбу взаймы,
Распределясь на автомате...
Из однокашников другой
Был с виду вроде не завистлив,
По сути же – как раз такой,
Улыбками подлянку выстлав,
Всегда клеймивший стукачей,
Тихонько стукнул в деканате,
Что вне начальственных очей
Я, точно клоун на канате,
Меж ипостасями двумя:
Меж «Комсомолкой» и журфаком...
-- У нас степешку сохраня,
В газете – на зарплате... Фактом
Доходов ОБХСС
Должон заинтересоваться...
-- У вас какой здесь интерес?
-- Не мог бесстрастным оставаться,
Как человек и гражданин... –
Такая получилась лажа.
Сдал с потрохами сукин сын.
Засурский чуть смутился даже.
Он на журфаке царь и бог,
Ко мне и добр и расположен –
Не среагировать не смог.
Я из спецгруппы с Семой должен
Тотчас к газетчикам уйти...
Со стукачом потом по жизни
Я помирился... Ну, почти...
Не назову его, не висни,
Сверхлюбопытный, над строкой...
Недавно повстречал в Домжуре –
Он лысый, старый – никакой,
Нутро гнилое в мятой шкуре...
Приказ к газетчикам меня
Послал. Я перешел послушно.
Мужское общество ценя
Спецгруппы, здесь прекраснодушно
Вошел в журфаковский цветник.
Не развиваю эту тему:
Женатым средь девчат возник...
Вершинину отмечу Эмму,
Как внучку маршала. Его
К себе однажды вызвал Сталин.
-- Мы в курсе, -- говорит, того,
Что вы у нас, как Геринг стали.
Внимательно и долго зрим
За тем как вы, пока что маршал,
Палаццо мерзостным своим --
(Народ вас званием уважил) –
Мозолите ему глаза...
Мы вам советуем разрушить
Там все к утру, не то... –
Гроза
Не разразилась. Значит, слушать
Умел тот «ас» и понимать...
Мне довелось диплом с отличьем
Из рук Хохлова принимать.
Рэм-ректор по канонам птичьим
Из горных смелых был орлов.
Он в нашей памяти навечно –
Спортсмен и ректор Рэм Хохлов...
Как наше время скоротечно!
-- Спасибо! – ректор мне сказал.
Спаси, мол Бог! – я догадался.
И Бог не раз меня спасал,
А сам Хохлов беде поддался...
Когда он руку пожимал,
Я нервничал – домой стремился.
Сынку полгода – он орал –
Я и на службу торопился.
Тогда мы жили то в Москве,
То у Никитиных... Возднее
Статью о них на целых две
Я выдал полосы, что мне и
Аукнулось. Но в этот раз
По-доброму. На той планерке,
Где обсуждался мой рассказ,
Народ мне выставил «пятерки»,
Шеф благодарность написал –
Пошла работа как по нотам.
А Гена Бочаров сказал:
-- Пацан-то с вертикальным взлетом.
Мне лестно... Гена подчеркнул:
-- Фамилию народ запомнит –
Не Иванов... --
И шеф кивнул...
Потом ко мне из смежных комнат
Коллеги поздравлять пришли –
Ни зависти ни интригантства...
Газета первой всей Земли
Была... Духовное пространство
Ее – все граждане страны,
Все поколенья и народы.
Мы были верою сильны
И вдохновением в те годы.
Дочурка Ольга родилась,
Добавив опыта семейству.
Чарковский научил и—раз!
В водичку ухнула – и к месту
В бассейне стала привыкать.
Два года голенькою рыбкой.
Что за игрушками нырять,
Что спать... Бассейн был Ольге зыбкой.
Мы крепко верили в себя.
До зав. отделом вырос вскоре
Пред юбилеем Октября
Впервые окунулся в море,
Точнее, даже в океан
Документальных сериалов:
На телевидении дан
Был старт такому – для анналов.
Что фильм – то год. Я пятьдесят
Седьмой взял под свою опеку.
На жизнь имел особый взгляд,
Искал подходы к человеку,
Полезному для всей страны:
Антонов и Амосов (Киев).
Мешалкин и Лаврентьев... Сны
Пропали – люди-то какие!
Тот сериал отмечен был
Госпремией, но в списке только
Начальство... Славой обделил,
Но не был, в целом, неустойкой:
Ценнейший опыт накопил,
А он позднее пригодился.
Я с телевидением был
С тех пор в друзьях – в процесс включился.
С командой делал «Огоньки»,
Еще – учебные программы
С Никитиной, как островки
Больших наук, наукодрамы.
Еще – «12 этаж»
И «Лестницу» для молодежи,
Рождавшие ажиотаж,
Они воспитывали тоже.
В «Пресс-клубах» часто выступал,
Была на ТВЦ программа,
Во «Времечко» свои вставлял
«От дяди Хила сказки»... Гамма
Моих экранов – как всегда...
Сейчас вот на «Звезде» ток-шоу
С Иваном Кононовым... Да,
Сдав фильм, я в «Комсомолку»-«школу»
Вернулся на шестой этаж
И долго потрудился в «фирме» --
Солидный непрерывный стаж.
Картины на «Леннаучфильме»
Документальные снимал...
Прибавились в семействе Катя
И Александра... Мал-удал.
Я многодетный – привыкайте...
Меж делом книги выпускать
Сперва для иностранцув начал.
Коль совокупный сосчитать
Тираж – весь мир я околпачил.
Их миллиона полтора –
Томов и томиков, брошюрок
Пошли от моего пера.
Немало накропал, без шуток.
В объединения вступал,
Организации, союзы,
Суперпроекты начинал,
Чем добавлял семье обузы.
Семейных клубов активист –
Никитины, Чарковский... Прочих
Мужей, лихих отроковиц
Мелькнуло меж газетных строчек.
А фестивали, лагеря,
А экспедиции, полеты,
Поток загорский... Все – не зря:
Итогом творческой работы –
Тот добровольческий порыв
Слепоглухим ребятам в помощь,
Что им, каналы в мир открыв,
Дал шанс пожить, дружить и помнить...
А Остров будущего мой?
О нем журнал американский
Писал – и эхо жизни той
Звучит в стране заокеанской
До сей поры... Была еще
И Академия, что дикой
Назвали... Много кой-чего,
Что делает судьбу великой.
Иосиф Гольдин... И ему
В совета по резервам людства –
(В делах его не все пойму) –
Следы, однако остаются
Усилий добрых – соль земли...
Зачислен был ЦК партийным
Я в «Банду...» вредную «...Семи» --
Партийфным, значит, был противным
Любой естественный порыв.
В той банде первый – Соловейчик.
Коль так, я в ней. Императив:
Он рядом – светлый человечек.
Что в семьдесят восьмом году
Со мною важного случилось?
Послали – не в Караганду –
В Алма-Ату... Башка вскружилась --
Там совещались: Тараки,
Шахиншахиня и иные.
Из «Комсомолки» старики –
Не пожелали. И впервые
Я среди ВИП-ов. Вот стоит –
И я уже ему представлен –
Сам эдвард Кеннеди. На вид –
Обычный, братьями прославлен.
Я даже руку пожимал,
Представьте, Тараки и Эду.
И тоже славу пожинал –
И, думал, одержал победу.
Был саммит Красного Креста
И здесь такие персонажи –
Необозрима высота.
Я сильно удивлялся даже,
Наивно недоумевал:
Любой старик из «Комсомолки»
С усмешкой на меня кивал...
Там пыльной испытал просолки,
Но я с великими балдел...
Песков Василий отказался
И Голованов не хотел...
А я особо удивлялся:
Обрыдла до того ему
Космическая эпопея!
Он всякий раз искал, кому
Ее бы сбагрить... Но, робея,
Не шел никто на Байконур...
Однажды все ж Зубкова Вальку
Он в это дело затянул.
Тот полагал: дадут медальку,
Но сильно возбудил народ,
Мол, космонавт пшена посевы
Легко из космоса найдет.
Я полагаю – знали все вы:
Пшено – из проса. Мне пришлось,
Как роботу по телефону
Вещать: корректор вкривь и вкось
Сработал. Изгнан по закону
С билетом волчьим навсегда.
Без перерыва две недели
Звонили... Вообще тогда
На публикации летели
Мешками отклики. Коль их
Одиннадцати тысяч меньше –
Считайте – траур. Автор сник.
-- Да ладно, брось. Осталась тень же... –
Ходили, горестно сопя,
Друг другу плакаличь в жилетку...
-- На прежнюю зато тебя
Засыпали мешками... Редко
Считать был вправе. Что один
Ты – автор собственной статейки.
Еапишешь очерк – и ходил
С ней «по мозгам», читал... В семейке
Газетной так уж повелось:
Не закрывались вовсе двери...
Ходил, читал, чтоб вкривь и вкось
Костили – не благоговели...
Когда к начальству заносил –
Уже от каждого поправки –
Трудился каждый что есть сил.
Там были Иннины пол-главки,
А также Ольгины – и всех.
Я этим пользовался смело –
И должен разделить успех
С коллегами... Тогда всецело
Всерьез был принят анекдот
Про тапочки и Аджубея.
Сюжет: тот пьяненький идет
Пописать в туалет. Робея,
Пред главным – юноша-стажер...
-- Ты?...
-- Иванов...
-- Летать умеешь?
Тошнит в полете?
-- Нет...
-- Востер!
Пока я тут поссу, успеешь
В мой кабинет зайти и там
Отбей себе командировку
На полюс Северный... Да, сам.
Не дрейфь и не бери в головку.
Старик некстати заболел,
Военный борт гадит мотором
В Челюскинской... Шустри. Пострел...
-- Так я же в тапочках!-
Со вздохом:
-- Мда... Все-таки иди туда.
Пиши приказ: тебя – уволить! –
Я потому – готов всегда.
Прикажут – я мозги мозолить
Не стану: Валенки стоят,
На всякий случай есть и тапки,
Как обувь сменная. Велят
Иные: приносите чашки,
Да чтобы здесь не наследить...
Иные: Анненский и Богат
Аронов, к коим приходить
Случалось – чтоб ни грязь ни топот...
Ну, вот, слетал, поговорил...
Там встретил чудика. Который
Двухлетнего мальца учил
Пилить на циркулярке... Сворой
Гэбэшной местной уличен
С тем чудиком почти в шпионстве.
Пакетик, озираясь он
Передавал мне при знакомстве.
Там фотографии. Уже
Чудак задерган и затюкан
Донельзя, в полном мандраже –
Ведь под приглядом и со «стуком»...
А с ним застукали меня,
Но я успешно оторвался.
Невозмутимый, как змея,
Отбил нападки. Отоврался.
Мне виповские интервью
Особых радостей не дали.
Но все ж в газетную семью
Явился, будто мне медали
Уже навесили на грудь...
Увидел Слава Голованов:
-- Вспотел. Бедняга даже... –
Чуть
Хихикнул – не без тараканов...
Мне стало стыдно... Я потом
Припомнил это в некрологе...
Та «Комсомолка» -- светлый дом.
Добры коллеги. Но и строги...
Я с той минуты не «потел»
От важности при новой встрече.
Я соответствовать хотел
Достойной сути человечьей...
О циркулярке написал
Оговорившись. Чтоб примером
Тот чудик для других не стал,
Уча дитя таким манером...
Был 79 год.
Главред Виталий Игнатенко
Статью в газету не берет.
Не понимает, точно стенка
Возникла. А в статье-то быль,
Которая со сказкой схожа –
Про город грез Ауровилль...
А я таков, как будто кожа
На мне отсутствует совсем –
И ощущенье безнадеги...
Что я здесь делаю? Зачем?...
И повели меня Дорогие
С семьей вначале в Люксембург.
Бродил по матушке-Европе –
И в Индии очнулся вдруг...
Выслушивал при стетоскопе
Неравнодушные сердца...
Добру учился у бахаев,
Жил у духовного отца,
Магистра, мудрость постигая
Всех розенкрейцеровских тайн.
Сам в лекциях делился знаньем.
Выпытывай смелей, пытай,
Немецкий парень со стараньем...
В еврокомиссиях творил
На конференциях глобальных,
Переводягой скромным был
Айтматову, потом портальных
«Другой планеты» типажей
Я собирал по разным странам.
Со всеми видными уже,
Кто отличился резким, странным
Подходом к теме: как учить
И как воспитывать ребенка
По совести и правде жить,
Воспринимая чутко, тонко
Любовь открытою душой,
Я подружился на планете...
Исландия была мечтой,
А стала радостью... В сюжете
Судьбы – любимая жена
Нашла себя на Монтессори...
Втямяшилось: она должна...
И детсадов открыла вскоре –
По Монтессори – штук пятьсот.
А в Мюнхене аттестовали
Ее в профессора... Везет?
Завоевала – титул дали.
И с Абрамовичем она
Еще трудилась на Чукотке –
Такая у меня жена.
Мы вдохновенны, но не кротки.
Елену -- Соловейчик брал
В «Учительскую» -- было дело...
Я в «Комсомолку» поступал...
Она однако пожелтела –
В «Литературку» перешел
Обозревателем... Собкором
По Скандинавии молол,
Газету забивал не вздором,
Когда хотел в Суоми жить,
Но заскучал невыносимо.
Другой бы начал сильно пить,
Меня же не задело – мимо...
Дед финский умирать в Москву
Поехал. Бабушка в Суоми
Была – без искорки в мозгу,
Бесчувственная, будто в коме
В больнице. Здесь и умерла.
Я прибыл в Хельсинки позднее.
Душа проститься позвала.
Зима. Укрыл могилы снег и
Никто не может подсказать,
Как в тех немыслимых сугробах
Ее могилу отыскать.
По-видимому это промах –
Зимой по кладбищу блудить.
Стемнело. Никого. Обидно.
Придется, значит, уходить –
Ведь вправду ничего не видно.
Напрасно поспешил сюда,
Чудак, из побуждений лучших...
Мигнула ярче вдруг звезда –
И из под снега тонкий лучик
Коснулся сердца... Напролом
Пошел в сугробах утопая,
Рками снег разгреб... Облом?
Нет, точно, Здесь она, родная.
Здесь под могильною плитой –
Останки Евы Хямяляйнен...
-- Приехал, внучек? Ну, постой
Наедине с воспоминаньем.
Отныне я живу – в тебе,
В любви твоей и сердце светлом... –
Стоял в раздумьях о судьбе,
Кружился снег, взметенный ветром...
О «Хямяляйнен»... Перевод:
«Гуманная» -- на старофинском.
Бабуля в довоенный год,
Пока усач в угаре свинском –
Не до предела ошалел,
Стремясь народонаселенье
Известь, а многих и успел,
Являла школьникам терпенье
В петрозаводской школке той,
Которой я не встретил лучше
Ни до черты ни за чертой –
Судьба не предъявила случай,
В какой бы ни возник стране.
Преподавали все предметы
Предшественникам, позже мне,
Давали честные ответы,
В чем был духовности оплот,
Потомки тех, кого домашний
Старательно губил «Пол Пот»...
В чем день, возможно, не вчерашний...
А ранее она была
На службе здесь в посольстве польском.
Сметло жила – и вот – ушла,
Конечно, в ранге не посольском...
Сгущается над градом мгла.
На кладбище стоят сугробы,
Прости, я есть, а ты была.
Теперь ты в сердце внука, чтобы
Добавить мудрости и сил...
Я шел по кладбищу в печали,
Бабулю в сердце уносил...
Ее во мне не примечали?
Пятнадцать лет тому назад
Мы с мамой здесь же оказались.
Вдруг с неба сильный дождь и град –
И мы в ловушку – бац! -- попались:
Охранник запер все врата...
Сперва до хрипоты орали.
Сообразив, что ни черта
Не выйдет, преодолевали
Сажённый кованый забор...
Препоны, «стопы» и преграды
Мне доставались с давних пор –
И нет приятнее награды,
Чем ощущенье: одолел!
Осмеливался и решался,
В делах безвыходных смелел –
Вот потому и состоялся.
Я жил недолго в Валгале –
Глухом, далеком позабытом
Давно автобусом селе.
Был фактом в том селе нарытом
Необычайно поражен...
Сапожничий стоял домишко
В котором народился он,
Куусинен... Пришла мыслишка:
Он, тот, кто Сталину служил,
Врагом для своего народа,
Чьим будущим не дорожил,
Типаж – духовного урода.
О Кекконене в той стране
Различные гуляют слухи:
Шпионом русским был... Их мне
Шептали финские старухи...
Что мне за дело до него?
Случайно промелькнул в поэме.
Был именитым – что с того?
Ко мне вернемся, главной теме...
Был в «ВиД’е», после – в «АТВ»,
Вел «Времечко» в прямом эфире,
Ведущим на «Дарьяле»... Две
Привычных ипостаси в мире
Везде преследуют меня:
Печать с мерцающим экраном.
Без строчки, камеры – ни дня.
Газетам разным и журналам
Оставил имя. Где – главред,
В иных – писака на подхвате.
Надеюсь, оставляю след,
Не наследив... К какой-то дате
Стал академиком ТВ –
Моих терзаний и дерзаний
Признанье... Пищу дал молве
За годы творческих исканий.
Мне Шварценеггер интервью
Дал, Ростропович и Миронов.
Я вспоминаю жизнь мою
Без горьких сожалений-стонов.
И штшь той «Комсомолки» жаль,
Неповторимой «Комсомолки».
По ней – всегдашняя печаль
И в пальцах, и в душе, и в холке.
Юмашев – Эхо той судьбы
Высокой – и Андрей Максимов,
Заметные среди толпы.
Опять – как моментальный снимок –
Я вижу молодыми их.
С «пеленок» здорово писали,
Втолкнули в души тонны книг.
А впрочем, в пору ту едва ли
Сумел бы кое-как писать –
Нельзя было писать дубово.
Всех гениально исправлять
Умела Ира Иванова.
Иные после встречи с ней
Валокардином «поправлялись».
В ее руках Песков умней
И Щекочихин... Им прощались
Огрехи за большой талант...
Вот потому-то так читались,
(Хотя ценился каждый квант,
В других газетах не решались
Сюжетец дать на разворот) –
В то «Комсомолке» -- развороты.
То Бочаров шедевр зашлет,
То Инна...
-- Ира, ты ли? Что ты?...
Недавно повстречал в Москве –
Она бутылки собирала...
Застыла на секунды две:
-- Я вас не знаю! –
Убежала...
И ничего нельзя вернуть.
«Иных уж нет, а те – далече...»
На что нам хочет намекнуть
Судьба, устраивая встречи?
Жил, как хотел и как умел,
Причем, состарился – не очень.
И впереди немало дел:
Завязан с олимпийским Сочи.
«Сезонам русским» сотня лет –
Там без меня не обойдутся.
А русских кругосветок след?
Мечтаю и туда втянуться,
Куда-то все-таки помчу...
Щетинкин волевым приказом
Назначтл замом... Все хочу
Успеть – и непременно – разом...
Геннадий Алференко внес
Идею с лёгонькой подначкой:
Что я – бродячий мира пес
Под ручку с интернет-собачкой...
Десятилетие назад
Детишки вырвались в Суоми.
На молодой и строгий взгляд
Тогда нельзя в российском доме
Достойно было жить совсем.
За ними подалась и Лена.
На всех – российских много тем.
Сложилась четкая система:
Жить – там, осуществляться здесь...
Уже пять внуков, все – в Суоми...
Такая вот крутая взвесь
Судьбы... В одном нетолстом томе
Едва ли можно передать
Все завиххренья-заморочки.
А все же надо закруглять –
В рассказе подошли до точки...
|
