Мне двадцать два.
Я пишу тебе письма в стол.
Может, и не тебе, да не в этом суть.
Девять шагов до полуночи наизусть.
Может, и не твои я рисую - пусть -
губы и руки.
Умела бы рисовать...
Плечи на белом.
Дышать и вы-ша-ги-вать
долгий не твой одинокий далёкий путь.
Знаешь, наверное, лет через тысяч сто
я буду верить в такого же не-тебя,
слышать истошные выкрики по ночам,
перекликаться с метелями наугад,
верить тому, как заварено кофе...
Он
ищет отдушину,
жарко живёт во мне.
Лет через сто миллионов (умножь на сто)
мне будет вечность.
Я буду
писать ему в стол.
Мне двадцать два.
У меня есть и дом, и кров.
Там шелестит трава,
там исток и лимб.
Истина греется там у костра костров.
Мне восемнадцать.
Я много дала другим.
Мне - три столетия. Каждый живёт во мне,
режет ладони да жалит моё нутро.
Может быть, я проиграла в своей войне,
я - победитель, по мне остывает трон:
каждый, коснувшийся тени - судьбы - меня,
годы отнимет
и годы отдаст сполна.
Я - целый мир,
да, ведь мир - это тоже я.
Целым от части
и частью от целого.
Я тебя буду за горести целовать.
Я напишу тебе завтра ещё письмо -
самое главное.
Плавное, как волна.
Я не люблю тебя.
Мне без тебя темно.
|
