(Барону Раушу-фон-Траубенбергу Константину Константиновичу, скульптору, меценату, милому солнцедаровскому дачнику.)
Был полон благостных идей, любил собак и лошадей, (ну, и по своему людей) - чудак барон Траубенберг, милейший Рауш...
Он был конечно фон-барон, с роднёй большой со всех сторон, и без него не проходил, ну, совершенно не один приличный раут.
Он смугл был как копчёный бес (что в топку слишком рьяно лез), всё потому, что был не без горячей крови Ганнибалов (по бабушке сей славный малый был Солнцу нашему роднёй), арапской кровью огневой топил он льды Большого Света, и был весьма любим за это.
Пажеский корпус, камер-юнкер, маслины глаз и длинный нос, он - острослов, он нравом юркий, и тыща дел, прожектов воз.
Лепил собак и лошадей весёлый скульптор-лицедей, милейший Кока, знал все придворные секреты, и дам скульптурные портреты он так изыскано ваял, вдыхая дух в материал, горело око.
*** Потом, поддавшись общей моде в Геленджике землИ купил, и страстно море полюбил, и там сражён амуром был - уж так была нежна княжна, что понял сразу - вот жена!
(А что такого? А что вы право уж? Была - Чулкова, а стала - Рауш. Нам всем по жизни судьба дана, и в баронессах теперь княжна...)
*** Я часто вижу то, чего нет, но то, что когда-то было... Такого же неба апрельский рассвет и запах французского мыла...
Пол княжьей дачи весь в простынях, привычное ветра бренчанье, утро. Сегодня (уже не на днях) - венчанье. Венчанье. Венчанье.
Белое платье нАпол льняной шлейфом змеиным скользит море бескрайнее синей стеной - в окна сквозь жалюзи.
К дому коляска. В дверь - Константин, белая струйка шАрфа, Кока, барон, но он не один - рядом сияющий шАфер. Кто это? Кто? Айн момЕнт! Взгляд сквозь монокль - Мой ангел! - Рауша Коки - Кока кузен, Кока дубль два - Кока Врангель?
(Точно не знаю, но пусть это он шафером будет у брата, жить ведь осталось кузену всего- лет так с десяток... Сгинет в Великой войне Николай, а за медбратство наследует рай...)
Ну а пока пусть коляска летит, и так упруги рессоры, храм что у порта их ждёт впереди. Счастье. Амбиции. Споры. Дачных террас вечера, да жара. Оперы в древних театрах...
*** Всё это было. Но была вчера. Страшное будет завтра...
*** Двадцатый век. Двадцатый год. Весна. Не будет лета. И транспорт в море отойдёт последний - "Виолетта".
И боль, и плач со всех сторон, и ветер бухте в лоб, а что же вы, мой друг, барон, глядели ль за Дооб*?
Хотели ли в последний раз увидеть Тонкий мыс? Она преследовала ль вас - терзающая мысль, что ни за что уже теперь жизнь вспять не повернуть, и родины закрылась дверь, и в никуда ваш путь?
*** Моря, вокзалы, поезда, таксо, углы, кафе, и вы теперь уж навсегда на улице Раффе, дом номер восемь, буржуа, покой, приват и тишь, ну почему, ну пуркуа ваш дом теперь - Париж?
Красотка Франция, она прекрасная страна, но вы ей были не нужны, вам - не нужна она.
И в небогатой мастерской, с троянкою* в руке, как Тэффи думал он герой - Что делать?.. Фер-то ке?..
По-прежнему имел талант печальный скульптор-эмигрант, усталый Кока, по-прежнему он дам ваял, вдыхая дух в материал, но гасло око.
Сопротивлялся, чем-то жил пока хватало жил и сил барон, художник, меценат в стране французской, но вот такой оксюморон - кровей немецких был барон, а сердцем и душою - русским.
Затосковал. Запустовал милейший Рауш, и дух не шёл в материал, и дом родной в глазах вставал - Видать пора уж...
Всё так, пора. И на Тиэ Парижском чистеньком погосте, в чужую землю лечь тебе пришлось неприглашённым гостем...
*** Воронеж - Кладбище Тиэ, а в промежуточном тире вся ваша жизнь, милейший Рауш.
|