О тебе ни строки, ни намёка в моём письме,
ибо хитрости прежнего, когти в клубке интриги
все твои я однажды сложил ни во что в уме,
что числом превзошли номера телефонной книги.
Пусть воюет душа за присутствие зла во всём,
за исчадие ада в твоем неземном обличье,
и права у меня на свободу ничтожно птичьи,
и Эвтерпа с кувалдой в ней, и Любовь с веслом,
но прошу не входи в мой плывущий над миром дом –
над весенней Шексной, уязвляя, кляня и жаля.
Приземленность близка оказавшимся за бортом
моего дирижабля.
О минувшем – грядущему лучше не ведать впредь,
если связано это минувшее тесной сетью
с обезумевшей страстью, что если начнет гореть,
то погубит весь мир и воздаст пустотой бессмертью.
О, нет-нет, выражаться не стоит верлибрам сим
абсолютно твоею манерой опасной речи –
где постельные сцены, где было намного легче,
чем над миром, над морем, над сном Руси.
Всё прошу, умоляю, оставь мой небесный дом,
где посуда разбита, гнездо над окном не свито:
я его позаимствовал как-то в романе великом том
у писателя Свифта…
Но должно быть тебе наплевать. В пустоту слова
обрекает моё перо низвергаться оптом.
Нелюбовью своей ты права, ты права. Права
на любовь не нужны: изменяют и кровь, и плоть им.
В небе грозный корабль, то есть вымысел, грива чья
брызжет кровью зари и молчит полноструньем скрипки.
Одиночество здесь. Я однажды к нему привыкну:
можно слушать себя, за звездой путеводной мча,
но, послушай, ни слова, ни звука не будет здесь
о вселенной твоей, где иные слова звучали,
скрежетание коек удесятеряло спесь
нынешнего молчанья...
|
