Упаси меня бог от заезжих рыцарей,
инфантильных принцев и их подруг,
опустить не дай хлопотливых рук,
пусть уже не могу управляться спицами.
Ни вязать, ни прясть, но надо хранить уют,
наполняя дни не жизнью, так хоть покоем,
я сама себя избрала изгоем,
не хочу туда, где интриги ткут.
Отложу на полку веретено –
заживут уколы на тонких пальцах,
тишина – жонглёров нет и паяцев,
лишь монах проезжий бубнит канон.
Треск поленьев тени пугает в спальной,
но прогреть не в силах, сколько не вороши,
в закоулках замковых ни души,
только ветер западный завывает…
Я не слушать рада бы, да не спится,
у сквозного ветра осенью скверный нрав,
будь он трижды пропадом и неправ,
даже шерсть у Германа шевелится.
Волк – он чует ласку или беду,
есть не стал и ходит за мною тенью.
Вопреки всему моему хотению,
не разбудит утро в окне петух…
Тьма сидит и корчит мне злые рожи
и чернавкой яблоко подаёт,
хочет вызнать врозь мы или вдвоём,
и готовит мне в наказание вожжи.
Говорит – виновна, и, осудив на казнь,
до тебя старается дотянуться,
и шатнув антоновкой тень на блюдце,
оставляет след из постылых фраз.
Утешает ноющий шрам в груди –
если больно, значит, ещё живая,
эта грань у осени – межевая,
здесь постой со мною и уходи…
