Эхо Бога
НАТАЛЬЯ ВИКТОРОВНА ЛЯСКОВСКАЯ
настроение Успения
вот кажется еще немного и я услышу голос Бога
омоет душеньку слеза
кого ж еще взыскую взглядом кого хочу увидеть рядом
Её библейские глаза
К Тебе о Мати Пресвятая в молитве день и ночь взлетаю
спаси помилуй сохрани
не дай в беде до срока сгинуть сыночка на кого покинуть
мы против мира здесь одни
о Сотаиннице единства всех женщин в лоне материнства
переживу ли холода
давно земля мне не опора кусочек синий омофора
пусть станет небом навсегда
* * *
сильно апостольское слово сразит и сразу исцелит
всегда пресуществленно ново и свет оно и монолит
как по ночам спастись иначе чем часослову вслед ступать
и ждать пока душа восплачет от счастья что не может спать
ах завитки какие вертит за окнами сестра-метель
благоухает перед смертью сильней рождественская ель
из сборника «целитва»
Господи хочу попросить помоги написать мне книгу
чтоб надеть ее и носить а не этот листочек фигов
этот мир что так быстро изнашивается до дыр
чтобы жить в этой книге на каждой страничке
в каждой буковке петь словно райская птичка
миру-мир миру-мир миру-мир
* * *
когда еще учились вере мы по методу апостола фомы
и прищемляли пальцы райской дверью
ходили в море галилейском стаи рыб хватило их эргической икры б
на долю чудью и на сытость мерью
цвели сады в долине речки инд скрипело время намотав на винт
гетерогенный спорофит столетий
а он восьмой апостол шел туда где лотос рдел в воде как вереда
чтоб слово Божие нести индийским детям
он возвратиться был быть может рад под серебристый сумрак пенеад
родного города где чешуи по крыши
ходить на лов пока тверда рука и наслаждаться долей рыбака
не помышляя ни о чем что выше
но кто перстами осязал Христа тот начал жизнь с нетленного листа
тому покорны люди птицы звери
пал жребий на цветастый индостан парфян бактрийцев персов и гиркан
фома неверный убедил поверить
мне близок он я близнецом была сестрою той что рано умерла
он тосковал по ней и хмурил брови
и становился резок нелюдим о как мне жаль тебя фома-дидим
мой древний сродник по христовой крови
ты принял муки ну и я смогу хоть на руси хоть на малабрском берегу
копье пронзит ли грудь иль острый стилос
я упаду зажав свой крыж в горсти воскликнув только Господи прости
за то что раз в Тебе я усомнилась
Последняя рубаха
Шкафы гудят, на вешалках пустоты,
что ж, барахло не потащу с собой.
О чем метаться, малая истота,
когда наутро твой последний бой?!
Вот вам, подруги, юбки, туфли, платья —
кому что нравится, на память забирай.
Не обладать люблю, а раздавать я,
особенно сейчас, ступив на край.
Уже почти без нутряного страха
готова к смерти, можно бить да брать…
Любовь к Христу — последняя рубаха,
которую и с кожей не содрать.
Сильный ангел
Приходилось плакать много, пережить немало зла,
все просила я у Бога — ничего не отдала.
Так судьба вилась-вертелась, что хоть голову в петлю,
ну а мне — смеялось, пелось, я любила и люблю.
Даже каторжной порою беззащитной не была:
Сильный Ангел надо мною простирал свои крыла.
Уберег от поруганий, от шестнадцати смертей,
разгонял беду кругами, помогал спасать детей.
Не живала я в палатах, и не надо мне палат.
Потеряла сдуру брата… ты прости, откликнись, брат.
Вырывалась к вольной воле, пелены родства топча,
а теперь с сестрицей Олей там, у мамина плеча,
я, незрима, виновато что-то детское шепчу,
и по лестницам горбатым крест больничный волочу…
Бог помог — прибилась к храму: отрыдаю, отмолю
брата, бабушку и маму, всех, кого еще люблю.
А потом уйду бесследно — лишь легонько мир тряхнет…
И тогда мой Ангел, бедный, наконец-то отдохнет.
Счастье
Пречистая, преласковая Дева
в губах сжимая ниточку напева,
густую шерсть мотает на клубок
и думает, что если близок Бог,
то почему от неба пахнет хлевом?..
(Метаморфозы летних вечеров,
когда тверды, горбаты и багровы
лежат в хлеву сомлевшие коровы,
распространяя дух коровьей крови
и молока, налитого в ведро…)
Она выходит в сад. Луна поёт,
как яблоко поёт перед надрезом,
как голубой цветок под снежным прессом,
а птицы поражённые наркозом,
лишь неумело открывают рот…
Там разлагается снотворная сирень,
дымясь голубоватым и зелёным,
и вишен разварившиеся кроны
томятся, как в рулоне поролона,
и мнётся их рассыпчатая тень…
В усталом воздухе не движется ничто.
Горячий сад запахивает полы
и быстро, как больной после укола,
спит, спит… во сне припоминая то,
что от зимы осталось слово «голый»…
А Дева думает: вот странный поворот,
меня печаль неясная берёт
и скоро месяцев, наверно, будет шесть —
растёт одушевлённый мой живот,
как будто на него мотают шерсть!
Вон, у деревьев не растёт живот,
хотя у них плоды — почти что дети…
По саду ходит старый-старый ветер
и ласточкой садовою стрижет,
как ножницами, высохшие ветви.
И сохраняя непорочный вид,
идёт по саду Пресвятая Дева:
луна полна, плоды висят на древах,
направо — поле спелое, а слева —
беременная
бабочка
летит…
II
Откроет грудь младенец
Ключевидный
ласкающему литься молоку,
а дева дремлет, лёжа на боку,
и ей во сне младенца лучше
видно…
Над ней висит и дышит
лёгкий сад.
У всех деревьев оторвались
ноги,
ушли… Их топот слышен на
дороге,
они зимой воротятся назад.
Сейчас весна, и вишня
расцвела,
и сад тяжёлым облаком
качает,
ему лишь к вечеру немного
полегчает,
в нем над цветами бесится
пчела…
Из круглого небесного дупла
упало солнце, облака
пронзило,
невидимая ласковая сила
от матери ребёнка унесла,
она его пелёночки взяла,
идёт, прижав их к золотому
чреву,
деревья, как беременные
девы,
склоняют к ней
тяжёлые
тела…
|
