Я стала чувствовать острей ночную песню одиночеств,
она звонит в дверной звоночек, переминаясь у дверей,
приносит к чаю марципан, листает старые блокноты
и ждёт отчаянно кого-то, и не желает засыпать.
У этой гостьи мой мотив, мотивчик всем чуть-чуть знакомый,
грустит со мной проём оконный меж не задёрнутых гардин.
От завирухи за окном соседний дом почти невиден,
ткачихи дёргают за нити, ткут зимней ночи полотно –
туда – сюда, уток – продольно, а снег идёт, а снег идёт,
он утешение соткёт, и вот – дышать почти не больно.
Под снегопадом мне видней и очевидней неизбежность
того, что так пугало прежде – зима становится длинней.
Я стала думать о тебе, как будто ты уехал в Осло,
надежда – буриданов ослик, опять прошляпила обед,
не пережив альтернативы меж двух охапок – «да» и «нет»,
оставив бренный белый свет, летит снежинкой на ладошку.
Мне мысль об ослике в строке покажется немного странной,
что не привидится в буранах, под свет фонарный вдалеке…
Сегодня шляпы фонари не смеют снять и поклониться,
тоской исписана страница и с кем-то в прошлом говорит,
а я молчания полна, того гляди, оно сомкнётся,
а снег всю ночь на город льётся, деля реальность пополам,
на две неравных половины – где есть я и в которой нет,
и падает небесный свет на память мягким палантином.
