Мне сорок девять, я старик седой. Я никому не нужен, как ошметок. Зачеркнут равнодушием, бедой – херъ, получивший сто чернильных плеток. Зима последняя вокруг меня. Ни стаи, ни ночлега, ни огня.
Фортуне наглости не занимать. Она любого за мотню подвесит, повалит в шлюхину свою кровать, а там держи, коль можешь, равновесье! Ни удовольствия, ни пятака – один позор на темя дурака.
Школяр Вийон погибнет прямо здесь, в лесу, в сугробах муторных по пояс. Я знаю это, как Благую Весть, я слаб и ни о чем не беспокоюсь. Мои грехи исчислены давно, речь было б на Суде держать смешно.
Ну, крал, ну, защищаясь, вдруг убил! Пил, как и все, ворованным питался. Поэтом был – и тем себя сгубил. А пиздоболам окорок достался. Еще немного. Вот приветный сук, и палачам сюрприз преподнесу.
Они так часто, на манер судьбы, Вийона бедного стремились взвесить, как будто стал я жертвой ворожбы – щенком иль овощем – не был на мессе, не посещал Сорбонну, не шалил, не слушал лекций и воды не лил.
Их логика, схоластика, их град, Париж, которого почти не помню, пускай целуют сей костлявый зад, пусть ловят от копыт навоза комья, стремясь пролезть повыше, в тот этаж, где мог быть я, да подводила блажь.
Жалею? Да. Раскаиваюсь? Крепко. Особенно теперь, когда мороз трещит и пылью снежною по веткам слоняется безбашенный прохвост, друг-ветер, мой единственный защитник, который, озоруя, щеки щиплет,
как в детстве, на катке, или когда снежками перебрасывались с криком. Ну вот и сук. Осталась ерунда. Достать веревку, размотать со скрипом. Веревки нет! И, навалясь на сук, поэт Вийон чернеет на весу…
15.07.2018.
|