Поэт живет без эполет,
Но от души идет сиянье.
В нем отразился Высший свет.
Талант – не ум, талант – не знанье,
А – несомненно – Божий дар,
Что сплавлен с горестной судьбою.
Ведь истинный – душе – радар
Дается – как оружье к бою.
Дар изостряет слух, и взор,
И ритм, и восприятье слова.
Поэзия не ткет узор,
А судит честно и сурово.
Не так метафоры важны
Как четкое мировоззренье:
Кто ты – для мира и страны?
А с кем сразишься в исступленье?
Кто видится тебе врагом?
Реальный враг иль наважденье...
Ну, что ж, поговрим ладком...
Прочтите, вот – стихотворенье:
* * *
Вся жизнь уместилась
в моей анкете:
Все,
что мучило,
что болело,
Все,
чем был занят
на белом свете –
Личное дело!
Воспризводит
корявый почерк
Дорог изгибы
и перевала:
За каждою строчкою –
целый очерк,
Который время
в себя впитало.
Я -- на странице,
как нга экране
Строка –
к строке –
на имходе дня.
И пониманье,
что все же станем
Далеким прошлым,
гнетет меня.
И с новой силой
горит желанье –
Оставить людям
не только строки,
А все, что было:
мое страдань,
Мое сомненье,
судьбы уроки.
Всю жизнь
вместила одна страница:
Все, что мучило,
что болело...
Да нет же, нет же –
не уместиться
Личному делу –
в «Личное дело»!
И потому я
пишу поэму –
Как комментарий
к судьбе поэта.
Она типично,
но все ж – не схема:
Благодарю я судьбу за это.
Здесь и ниже выделены полужирным курсивом фрагменты поэмы Георгия Зайцева «Личное дело»
Тамбов. А в часе на авто –
Райцентр Сосновка. Он столица
Для Правых Ламок, где никто
Особо мною не гордится.
Гордиться станут мной потом.
Пока что в зыбке, несмышленыш,
Я оглашаю дедов дом.
Пока что мне дано оно лишь -
Сопенье, плач, рыданье, ор --
Возможность самовыраженья.
Послевоенный детский хор –
Победы знак и возрожденья.
О Правых Ламках. В первый раз
Век восемнадцатый в ревизских
Небрежно помечает нас
Тамбовщины казенных списках.
Аж в девятнадцатом году.
Возникли, значит, много раньше.
Не раз в военную беду
Ввергались. Так прошу -- не рань же,
Судьба, заветное село...
Служилые и крепостные...
Для них неспешно время шло...
Потом сюда, в края лесные,
Укрылись от властей скопцы...
Мы Родину не выбираем.
На теле Родины рубцы,
Как на своем воспринимаем.
Послевоенное село,
Где Ламочка-река струится –
Оно мне дорого зело,
Понеже в нем пришлось родиться.
В селе есть почта и колхоз.
Орут коровы на восходе.
Жизнь повоенная всерьез
Ломает на противоходе.
Я впроголодь живу, расту,
Прозрачно тонкий, тихий, кроткий,
Подобный чистому листу,
Без радости – полусироткой,
Поскольку мама без отца
Меня на ножки поднимала...
Какая доля ждет мальца? –
Над колыбелькою вздыхала...
.
Стиль телеграфный: «Пошел учиться...»
Родная школа, учитель, парты,
Моих друзей закадычных лица.
Два полушария-глаза карты.
Голодные годы после войны,
Но мы – худющие пацаны –
Читаем громко стихи о воле,
О вечной боли, о трудной доле.
В «Крестьянских детях» -- России дети
Еам говорили о том, что мы
Живем недаром на белом свете
Сейчас; оттачиваем умы.
... Урок окончен. Суббота ныне.
Нас поджидают дела лесные.
В леса – на санках: дровав нужны!
Г-голодно, х-холодно после войны!
Я знаю, мама моя права,
Что словно воздух нужны дрова,
Что лютый холод задушит нас...
Ходил тогда я в четвертый класс...
Чтоб одарила печка теплом,
Шел по сугробам я напролом:
Искал сухие дрова в лесу,
Сквозь время – бремя забот несу.
Тяжкое бремя, горькое время
Печка гудела – «Личное дело»...
Ты, детство раннее, прости,
Твои не оглашаю весны...
Я был уже лет десяти,
Когда в село приехал крестный.
Он ранее меня любил
И мне лишь уделял вниманье.
Но в этот раз с женою был...
Я ревновал к ней, а старанье
Привлечь внимание его,
Мне не давало результата:
Вниманье – ей, мне – ничего.
А я ведь главным был когда-то.
И на молодку осердясь,
Решил помститься ей частушкой.
Вот вечеринка собралась,
Я выскочил на круг востушкой:
Ой ты, крестный дорогой,
Не хвались своей женой:
У ней титечки на ниточке,
А пупочек-то льняной.
И я стяжал большой успех.
Все хохотали доупаду,
А молодая – громче всех –
И пряник мне дала в награду.
Во мне проклюнулся поэт.
Потом писал стихи для школьных –
По красным датам – стенгазет,
Немало написал прикольных.
Потом районка их брала –
Они печатались в Сосновке.
И знаменитостью села
Я стал, хоть часто и неловки
Негладки сочетанья рифм...
Но постеменно обретаю
И ясный слог и четкий ритм,
Метафоры в строку вплетаю.
Село родное – пьедестал
Полета детских грез вне рамок...
До аттестата дорастал
Я в школе Третьих Левых Ламок,
Что старше Правых, если брать
В расчет писцовые затесы.
Здесь будут наизусть читать
Когда-нибудь мои стихозы.
За буквой – буква: «Работать начал...»
Всего два слова, но это значит,
Что я подростком пошел в поля,
Меня тянула к тебе земля.
Она дышала, она ждала,
Она решала судьбу села,
Она творила судьбу мою –
И сотворила – на том стою...
Пыль полевая – она везде
Понабивалась и в рот и в уши.
Взросленье сердца на борозде
И труд, врачующий наши души.
С остервененьем тяну рычаг –
Вписаться надо на повороте,
Свинцова тяжесть в моих плечах,
Еще не скоро конец работе.
Привозят ужин – я лежа ем:
«Дозаправляемся» -- я и трактор.
И снова пашем, покажем всем
Свое упорство и свой характер.
Работа сутками – не пустяк:
К рассвету ближе – уже кемаришь
На этих мизерных скоростях
Она упряма – степная залежь...
А тело упасть на траву хотело –
Оно звенело, оно гудело
На пртяжении страдных дней
И становилось чуть-чуть сильней.
Ну, а душа, уставая, пела:
«Личное дело».
Как хлеб родится – только миф --
Для не бывавших вне столицы.
Я с гордостью беру в актив
Судьбы колхозные страницы.
Не суетись, не суесловь,
У мудрых спрашивай совета...
Что значит первая любовь
Для становления поэта?
Помнишь девчонку? Не шла, а летела,
Крыльями платья шурша в тишине.
Как говорила смеялась и пела
Девочка эта!...
Все словно во сне:
Сердце мое – воробей на холодк –
Сжалось в комочек и ни гу-гу!
Ах, до чего ж тогда были мы молоды!...
Юность – иголкой в большом стогу...
Я непонятныи волнением скован.
Завтра записку я ей напишу,
Как я люблю, как люблю! Ну, словом,
Все по порядочку ей расскажу...
Вздрогнула в садике старая вишня –
И обрывается ниточка грез.
Как же так вышло – стал третьим лишним:
Это мой личный, жестокий вопрос.
Мне и теперь вспоминается часто
Та всколыхнувшая душу. Весна,
Слово «Прощай!» . Им короткое счастье
Перечеркнула беспечно она.
Помню – тогда я дошел до предела, --
Жить не хотелось, страдание. Боль.
Миг постижения: личное дело –
Самая первая в жизни любовь!
Перестрадай, перетерпи
И то, и многое другое.
И над строкою покорпи –
Она тебя утешит в горе.
Теперь уже полна строка
Тех чувств, от коих нервы тонки...
Зато затронет земляка
Стихотворение в районке.
Еще виток – и шлешь на суд
Стихи в армейскую газету.
И вот уже внимает люд
Сержанту Зайцеву. Поэту...
Пишу заученно: «Служба в армии...»
Перед глазами – дороги дальние,
Отлично помню колонны ротные,
От пыли серые, от бега потные.
Снаряды помню в два пуда весом –
Я их разглядывал с интересом.
Моя задача – попасть в мишень,
Но как в копеечку – в белый день.
Потом на стрельбище первым выстрелом
Разил мишени я смутно-быстрые.
Меня похваливал старшина:
-- Пару сапог сберегла страна... –
Как в кинохронике – марш к границе
И танков длинные вереницы,
И вот у Эльбы мой танк завяз:
По горло -- то есть под башню – грязь.
Да, было трудно вот здесь отцам,
Снимаю куртку и лезу сам
В густую жижу, ряну тросы.
-- Не вешать, черт побери. Носы! –
Кричу ребятам. Тянусь к крбкам.
Ох. Достается моим рукам!
Иголки троса во мне кричат,
Мои занозы кровоточат,
Но надеваю я трос на крюк –
Уже не чувствуя боли рук.
Рванули танки в десяток тяг,
Сейчас не кто-то, болото – враг.
У капитана лицо, как медь:
Машину сгубим – ему седеть.
Танк стоит дорого: будь здоров! –
С полсотни новеньких тракторов...
Но выплывает из грязи танк...
И вновь дорога. И гром атак!
А руки словно в огне горят,
Но как оставишь одних ребят?
Ученья наши – не в парке тир,
А я не кто-то, я командир:
Терпеть – и точка!
И вот привал
Наш санинструктор меня «клевал»
Иглою тонкой, как волосок...
В мозгу и в сердце тот марш-бросок:
Дороги трудные. Команды зычные,
Чирокой вошедшие, в «Дело личное»...
... Погоны сняты и значки,
Забыты напрочь ПТУРСЫ-НУРСЫ...
Что дальше делать, «старички»?
Подготовительные курсы.
Здесь Петя Паршиков, матрос,
Солдат Геннадий Кулифеев
Хотят в студенты – не вопрос.
Судьба служилых корифеев
Друг к другу тихо подвела.
В характеры всосалась служба
И ждут великие дела...
Залогом достижений – дружба.
Она сплотила с первых дней.
И закосневшие в уставах
Мозги отмякивали в ней,
В ее сурово-нежных лапах.
В спряжениях и падежах,
Как в детстве, и в ушедших датах...
Экзамены – серьезный шаг.
Но в нас, матросах и солдатах
Уже отмякшие мозги –
И мы врываемся лавиной
В наиглавнейший вуз Москвы,
Столицы радостно любимой.
На Маркса в тихий флигелек
Мы поутру заходим чинно...
А кой же бес меня повлек
В общагу? Там живет дивчина,
В которой темперамент бьет
Молдавский, страсть ее сжигает.
Она ее губами пьет,
Она меня ошеломляет –
И до скончания веков
Она осталась эталоном,
Как надо тешить мужиков
Губами и кипящим лоном.
И мне в себе не удержать
Воспоминания об этом.
Мне хочется лететь, бежать
И – все же я рожден поэтом –
Впечатать в яркую строку
Эмоции, что бьют фонтаном.
Негруца! На моем веку
Не раз мне быть от счастья пьяным,
Но вечно будет в сердце жить
Та кишиневская девчонка,
Что яростно меня любить
Умела, искренно и звонко...
* * *
И снова запись:
«Студент журфака...»
Пять лет науки – не фунт изюма!
Мала стипешка моя.
Однако
Когда получишь –
большая сумма...
Я вспоминаю,
я вспоминаю
Дух переполненного трамвая,
Читалки воздух и...
стройотряд.
В котором сорок, как я, ребят.
И Приишимье –
широкий дол,
Где пыль, как порох,
Нет, хуже – тол!
Взрывоопасна она в глазу –
Ту пыль степную
в душе несу...
Мехток совхоза –
передний край:
От наш зависит наш каравай.
Носилки носим,
а в них – бетон –
Перетаскай-ка десяток тонн!...
Мозоли алы,
ладонь – огонь.
Давай,
. ребята,
не охолонь! –
Взгрохочет гулко
стальной мехток,
И хлынет в бункер
зерна поток...
Мы всей артелью
поем «Катюшу».
Прораб поддел меня,
пюнув в душу.
Сквозил ехидненький шепоток:
-- Тонки поджилки –
создать мехток? –
А пыльный ветер –
до темноты.
Прораб под вечер
со мной на «ты»:
-- Ты парень крепкий,
я зря рукал,
Ведь я другое
предролагал:
Слезу уронишь –
и нырь под тент...
И не догошишь, тебя,
студень!...
Сияло солнцу,
машины шли,
Мехток работал,
Мы все смогли!
Душа светилась,
хрустело тело –
Все, что вершилось --
Личное дело.
Но я поэтов пьедестал
Из скромности освобождаю.
Нас Игорь Волгин воспитал,
«Луч» озарял.... Поэтов стаю
Собрал под шпилем МГУ
Шел по «Лучу» неспешно к славе.
В душе накапливал, мозгу
Стихосложение – в оправе
Мировоззрению. Меня
И недогоновское гнало
Объединенье, чтоб ни дня
Без строчки... Но того сначала,
Как ни старался, не умел.
Но это, в общем, объяснимо:
Учеба, груз партийных дел –
Не пролетит ни капли мимо...
Но в то же время тихо шла
Под спудом тихая работа.
Я вглядывался в зеркала-
Поэтов – их читать охота
И перечитывать стократ:
Конечно, Тбтчев. Пушкин, Гете.
Поэт поэту – друг и брат.
Читаю зорко. Я в заботе,
Я главное хочу понять:
Чем вдохновлялись Блок и Рильке?
Есенина готов обнять.
И Пастернак уже в копилке
Моей души и Мандельштам,
Цветаева и Вознесенский,
За Старшинова все отдам...
Я, по рожденью деревенский,
Себя стараюсь подтянуть
До всех параметров столичных.
Ухабист у поэта путь...
Подход к себе всегда критичный.
Потом судьбина привела
На совещание поэтов.
С их вдохновенного чела,
Казалось, пей венки сонетов.
Егор Исаев в семинар
Взял свой, где обсуждали жестко.
Едва не каждый спич сминал
Меня в комок. Летела шерстка
Раздерганная в пух и прах.
За что-то, правда, похвалили:
Нашелся смысл и толк в стихах.
Парадоксально вдохновили
В «парилке» мэтры, помогли
Снять шоры и раскрепоститься –
И легче строки потекли –
И не могу остановиться.
Окончив этот факультет.
Ко «Дню поэзии» прибился.
Там Гена Красников – поэт,
Со мною над чужими бился
Страницами. Святая цель:
Поэзии дать новый стимул.
Чтоб не пропал, не сел на мель
Талантливый поэт, не сгинул.
Редакторствуем с ним вдвоем.
И, если раньше не писалось,
В студенчестве – теперь поем.
Пропала лень, ушла усталость.
Кучборской лекции звенят,
В душе, творить нам помогая.
Дни вдохновением пьянят,
Строкой возвышенной сверкая,
Духовный вырастив багаж,
Мы много озаренней пишем,
Редакторский умножив стаж,
Фальшь чутким ухом в строчке слышим.
К мировоззрению душа
Карабкалась путем тернистым.
И я окончил ВПШ,
Что, собственно, с искусством чистым
Едва ли льзя состыковать.
Зато карячится карьера.
И все же буду уповать
На творческое. Все – химера.
Одна поэзия – оплот.
Она во мне неистребимо
Ключом пульсирует, живет.
Пускаю суетное мимо...
И вышли сборники мои:
Вначале – «Щедрость», «Жизнь – удача»...
А дальше я – глава семьи...
В друзьях покуда недостача
Не намечается. Со мной
И Паршиков и Кулифеев.
Я – как за каменной стеной.
Теперь – один из корифеев.
Уже взобрался на Парнас.
Меня и Красникова знают
В стране и почитают нас:
И Публикуют и читают...
Пишу привычно:
«Женат. Дочь – Оля...»
Мой стаж семейный –
двенадцать лет.
Какая Оле выпадет доля –
Вопрос тревожит.
Ответа -- нет!
Ракеты вражьи готовы к старту.
Они готовы упасть на нас.
И снится часто:
вот дочь за партой,
И вдруг:
во мгле исчезает класс.
Как это страшно.
Рыдает сердце.
Так, словно просится из груди!
Ты, небо чистое –
символ детства.
Заходишь, солнце,
но вновь взойди!
Очаг мой хрупок.
Он может мигом
Разбиться в щепки
о злобу дня –
О гром ракетный...
Мрак станет игом –
Любой родитель
поймет меня.
Моя надежда,
мой лучик нежный!
Ночей бессонных неспешный ход –
Ты помнишь, дочка?
Так будь прилежной!
... А дочке минул... д в а д ц а ты й год...
Смышленой стала
смотрит зорко.
Уж не мальчишки -- глядят хитро.
Хочу на свадьбе я
крикнуть: «Горько!»,
Хочу внучатам
носить ситро.
О, детство,
детство!
Ты – солнца лучик.
И потому я, наверно, злюсь,
И потому меня совесть мучит,
Что в Дом ребенка войти боюсь.
Боюсь, не выйду –
откажет сердце:
Там дух сиротства
и горький плач...
О, мать,
укравашая сына детство, --
Не символ жизни ты,
а палач!
Я сам не ведал отцовской ласки,
Я лишь в пятнадцать пришел к отцу.
О. Жизнь в сиротстве –
театр без маски,
Где слезы детские –
по лицу!
Не потому ли ценю безмерно
Жены улыбку
и дочки смех?
Не потому ли на сердце скверно
За материнский –
сиротства! –
грех.
И нам с женою несладко было –
Поднять ребенка
непросто,
нет!
Но ощущаю:
дочь жизнь продлила
И нам
и миру
на сотни лет.
Мой Олененок,
расти для счастья,
Но знай:
у жизни есть свой предел,
Спеши, родная,
принять участье
В приумножении
личных дел...
Я восхожу к корням моим,
Сосновка – сердца трепетанье...
«Давай, душа, поговорим» --
Еще советское изданье.
В Тамбове давний частый гость –
С семидесятых – две декады,
Хоть занят, но, как штык, как гвоздь,
По зову тамошней громады.
На праздники и вечера
Прикатываю из столицы –
И тянет руки детвора:
Вопрос поэту... Серебрится
Снежок – и отгремела медь.
И надо глубже и мудрее
Писать, чтоб оставаться впредь
На уровне, чтоб души грея
С народом с веком наравне
На вдохновении общаться
И это удается мне
Пока вполне. Но годы мчатся
Пришли тревожные года –
Я горький девяносто третий
Не позабуду никогда.
Вот вместе веры – тети мети
Вошли и в души и мозги.
Нужны ли в век кидал поэты?
Духовность никнет в век деньги...
Быстрей вращаются планеты
И их нельзя остановить.
Вот «Избранное» протянуло
Сквозь жизнь серебряную нить.
Вот смертью рядышком пахнуло –
Друг Кулифеев, где ты? Боль
Потерь с годами все острее.
Другие мизансцены. Роль –
Все та же. Я и прежде трели
Слащавые не издавал.
Мое признание суровей.
Гляжу на мерзкий карнавал
Стяжательства, нахмурив брови.
Отрада: Ясену вручил
Мою увесистую книгу
За все, что прежде получил...
Я вижу на Большом квадригу,
Я Паршикову позвоню,
Поеду в августе в Сосновку.
Есть многое, что я ценю
В себе и в мире... Установку
Судьба дала мне на борьбу,
На верность памяти и дружбе.
Мне не дано сменить судьбу.
На поэтической на службе
Отставок не бывает, нет.
Я вам мое открое кредо.
Не вправе убегать поэт
От злобы дня. Покуда в кресло
У печки не усядусь, нет!.
Поэзия с судьбою слита –
И мне не надо эполет,
Пока народ не ест досыта.
Судьба от тихого села
В глуши Тамбовской стартовала,
Но далеко не отошла...
Береза веткой покивала...
А в новой строчке пишу:
«Поэт...»
Какой оставлю на свете след? –
Я отвечаю за Белый свет!...
О чем ты строчкою возвестишь?
О, мать-планета,
куда летишь?
В какие штормы,
в какую ширь?
Поэт не кто-то,
а поводырь!
Что явишь миру в своей строке –
Луч света ночью на маяке?
Иль ночью хладной она махнет,
И не поможет,
и не спасет?
Под гулы века
и гром ракет
Я отвечапю за Белый Свет –
За мир всеобщий
без передела...
Честное слово –
л и ч н о е д е л о!
Над миром – неумолчный гул,
В тревогах – вспышки озарений.
В тысячелетие шагнул
Я с томиком «Стихотворений».
Я – секретарь, лауреат,
Я – гендиректор, главредактор.
Но неизменной фишке рад:
Мое село – мой главный фактор.
Я в нем по-прежнему, не вне.
Оно – опора мирозданья –
Подпитывает душу мне
И подвигает на исканья.
Другой опорой до сих пор
Прославленная альма матер.
На тверди этих двух опор
Мой устоявшийся характер.
Моя поэзия на них –
Нерукотворном постаменте.
Прославь их, мой чеканный стих –
И в сельском пареньке, студенте
Сегодня отклик обрети...
А я пойду неспешно дальше.
Теперь мне не сойти с пути,
Намеченном судьбою раньше...
Вся жизнь уместилась
в моей анкете:
Все, что мучило,
что болело,
Все, чем был занят
на Белом свете –
Л и ч но е д е л о!
Мати моя!
Я с тебя начинаюсь.
Только счастливым
ты видеть хотела
Сына.
Ну, что ж, я живу и не ка.сь –
Личное дело!
И не грущу я
вечерней порою,
Тяжко вздыхая,
что жизнь пролетела,
Что не начнется другая –
Новое л и ч н о е д е л о !
|
