О сварщике Солоухове писали в газетах города, что он для рабочей братии – едва ли не полубог. Якшается, знамо, с духами, вплетает им искры в бороды за некие там симпатии породистых недотрог.
И, веришь, любили-холили его – постоянно пьяного, возились с ним, будто с маленьким, стелили ему постель. Гармонь раздирал до крови он, а после почти что планово чинил утюги, и чайники, и горы дверных петель.
Гудело депо трамвайное, когда Леонид Кириллович, ручной управляя молнией, в металл пеленал огонь. Вагоны делились тайнами, друзья собирались с силами, и, видя стаканы полные, дрожала в углу гармонь.
Гулял молодой да утренний, в куртяшке отцовской кожаной, с красивыми недотрогами сжигал себя до зари. А спать не хотелось – муторно, врывалась война непрошено, делила его на органы, крошила на сухари.
Он снова сидел в смородине, а там, на дороге, в матушку с братами и шустрой Тонькою стрелял полицай в упор. Батяня был занят Родиной, а Тонька хотела платьишко – смешная такая, звонкая... Уснёшь, и звенит с тех пор.
О сварщике Солоухове шептались не больно весело. А кто его видел спящего? Не даром же – полубог. До хрипа он спорил с духами, до боли любил профессию и, знаешь, всю жизнь выращивал смородину вдоль дорог.
|