Бланкъ.
БЛАНКЪ. ПРИДАНИЕ СТАРИНЫ УБОГОЙ.
Закружила, завьюжила вечерней снега пушистого,
Александровским садом спустилась Москвою зима.
Шёл тверезой и бравой походкой, с бутылкой игристого,
Щекотливого душу хмельного тульского вина.
Здесь знакомо мне всё среди ереси и сумасбродия.
Здесь своих парковал я с Собчачкой шальных лошадей.
Помню, как я с бомжами всё спорил ночами о родине,
Упиваясь стихами своими для местных блядей.
Я раскуривал тут трубу мира с исчадием племени,
Тут егорушка летом с другами бравировал в дым
И Земфирушка ночью, в жабо, застревала во стремени,
И гусарскую песню тянул борода бардодым.
Помню, как полюбил я красотку - студентку Аксинию.
Руки в кровь я с аббатскими прихвостнями разбивал
И ваял ей, для удали, я, свои трели спесивые.
Её тело ночами в общаге обшарпанной драл.
Горделивой походкою словно мещанка в довольствии,
Свет Аксиния бросила чахлый университет
И наслушавшись панков крамольные пинты, в последствии
Распрощалась со мною, свалив в свой родной Нахапет.
Я от горести с нечистью запил три дня и три ночии.
Отвела мне лишь душу девица – сестрица одна,
Вопрошая меня: « Быть с деньгами, красавец, не хочешь ли?»
Обогрела меня, словно царская ложа – жена.
За неделю в порядок привёл я своё понимание.
С ней я понял, что в жизнии все не по воле творца.
И устроила Евушка Бланка на первом каналие,
Лицезреть чтобы познеровидное чрево скворца.
Заработал я денег на Эрнсте немало, не менее;
Только муторно сталось мне с новою силою дум.
Как-то, ноченькой тёмной, вернувшись в родное имение,
Я встревожил уже атрофированный Евой ум.
Запряг тройку лихую, ксненовым светом струящую,
Напоил вороных доотвала шальных скакунов,
Нацепил портупею свою баловскую гулящую;
Плюнул Еве в ебло – и тот час же в Москве был таков...
Поступил пионером в Чека, удостоившись звания.
Исполнял до краёв и глубин свой общественный долг,
И добился высот средь поэзии, я, и признания,
И к врагам поэтическим был мазохически колк.
Петроградский военный мне Орден воздали за доблести.
Комитет революции Еву в ночи расстрелял.
Арестовывал, спьяну, я девиц распутною вольностью
И ночами на ложе несчастные тельца терзал.
Но однажды мне на руки пала бумажка с печатию,
С фотокарточкой ладной - додельной Аксинии свет
И под штампом, пером было чиркнуто в красном проклятии:
«Расстрелять сию пассию!» Подпись - родной Райсовмет.
Я иду в забытьи по прокуренной Пушкиным площади
Одинёшенек, гол, несуразен и сильно помят.
Сани, словно такси, разъезжают с кавказцами лошади.
Я иду без Аксиньи, один, как Бизоний аббат.
Снова кружит и вьюжит пушинка с братьями снежинками.
Александровским садом спустилась зима на фонтан.
Ходят барышни разные, да куртизанки с косынками
И, завидя меня, голосят: «Максим Бланк! Максим Бланк!»
|
