Истаивая гнилыми сосульками, растрачиваясь семечной шелухой,
Прекращаюсь в пространстве времени навсегда. На! – всегда.
Истрачиваться – неискупаемый смертный грех перед самим собой
Хорониться в исходнике – наив, перманентная тень греха.
Так шевелятся злобные весы – туда-сюда, бьют чашками по лбу и в лоб.
Аж морда синеет, глядишь - к кришнаитам бежать в ашрам.
Говорить, что уходил, шлялся где-то и, чудо – вернулся бог.
Или перманентная тень бога с синюшным шрамом - напополам.
Хочешь – откинь эту глупость, как всякую мыслишку тунеядца земли.
Нюхай тюльпан до одури, представляя чуждый шафран.
За пределами этой комнаты – космическое несуществование – ни зги.
А хочешь – возьми под кроватью красный галстук, горн, барабан…
Обостренье может пройти или стать тобой.
Примиренье возможно, но позже и не здесь.
Захочется улететь дымком – просто пой.
Или запахи источай, чтобы тебя могли съесть.
* * *
Сумеречный сон наматывает на кулак.
Выжимает из тебя что-то похожее на гной.
Глядя на эти выжимки, голоси, дурак,
Бодро, по пионерски: оставайся собой, собой!
Энтузиазма – ноль, растёкшийся сок – вонюч.
Может приборку? С хлорочкой? Всегда бодрит.
Ещё медитировать можно в полёте туч,
Задерживая дыхание, как на глубине кит.
Что ни делай, изменчивость человечеству не грозит.
От двух рук, двух ног и глупости не уйти живым.
Может живёт в сознании неведомый паразит?
Так вскипяти сознание – не оставляй сырым!
|
