Аллеи
Холодной сыростью горящие,
Полдневным зноем прокалённые,
Безмолвные и говорящие,
Заброшенные и холёные,
Берёзовые, тополиные,
Черёмуховые, дубовые,
Несметнолюдные, пустынные,
Приветливые и суровые,
Цветущие, как новобрачные,
Багряные и пожелтелые,
Безлистые, уныло-мрачные,
Зимнезадумчивые, белые,
Классицистично-регулярные,
Стихийно-мощные,мохнатые,
Тенистые, дурманно-марные,
Сквозные, заревом объятые…
Бегут года необратимые,
Дорожки зарастают травами,
А дерева неутомимые
Как бы сбегаются оравами.
Топор с пилою поработают –
Падут гиганты величавые.
Настанет срок – места свободные
Засадят мелочью кудрявою.
И, как теперь, пройдут влюблённые,
Шепча признания банальные,
От ласк ночных опустошённые,
От поцелуев вакханальные.
***
Школа – светлая тюрьма.
За окном – берёзок ряд.
Много солнца и ума.
Всюду замкнутый квадрат.
Душен жёлтый коридор.
Куртки в зеркале висят.
Всюду скука и надзор.
Всюду замкнутый квадрат.
Кабинет. Столов парад.
В чёрном озере доски
Стройных чисел белый ряд,
Геометрия тоски.
Потолок над головой
Осыпает в душу яд.
Даже глобус удалой
Втиснут в замкнутый квадрат.
Школа – светлая тюрьма,
Двоемыслия оплот,
А ученье – это тьма,
То есть свет наоборот.
Жизнь – как будто впереди.
За окном – березок ряд.
Если вышел в путь – иди.
Всюду – замкнутый квадрат.
Язык
Г. Парамонову
Сладкозвучный, елейный, певучий,
Грубый, резкий, фальшивый, жеманный,
То, как мед, густой и тягучий,
То скульптурный или чеканный,
Лапидарный и многоглагольный,
Схоластический и разговорный,
Робко-ласковый, сердобольный,
Колкий, желчный и ядотворный,
Должностной, канцелярский, казенный,
Свежий, сочный, свободный, мятежный,
Трафаретный, убогий, суконный,
Жарко-солнечный, лунно-нежный.
Чёрноземный, небесный, салонный,
Динамитный, набатный, зловещий,
Исступлённый, гремучий, стозвонный –
Хоть не Зевс, но перунами блещет.
Россыпь звёзд моего небосклона,
Матерьял сотворения мира,
Разрушитель любого канона
И создатель любого кумира,
Исказитель любых представлений,
Искривитель картины зеркальной…
Может бить наповал его гений
Красотою своей моментальной,
Красотою, что видится вечной
И в основе своей – неизменной,
Но судьба её – быть быстротечной
И по-своему гибельно-тленной.
Искра
Она родилась от удара
И вспыхнула, будто звезда,
И нет ни костра, ни пожара –
Погасла она навсегда.
Ни кисточек нет, ни рубинов,
Ни пчёлок, ни алых гвоздик,
И мир, как без ягод рябина,
Для нас помрачнел и поник.
Нет ярко-багровых иголок,
Червонного нет мотылька,
Нет к сердцу приливов весёлых,
А главное – нет языка.
Образы огня в литературе
То знамя, то язык, то алая волна,
То ненасытный зверь, чудовищный и дикий,
***
То иглы, то златой мальстрем веретена,
То бабочки, то маки, то гвоздики.
Дневной ли то базар, ночной ли то кошмар?
Рой саламандр, извилист и неистов?
То солнца брат, то Прометея дар,
А то так террорист из террористов.
Порою красный смех, порой сигнал к мечте,
Порой оратор революционный …
И скучный синий круг на газовой плите,
К обыденной работе приручённый.
***
Блаженный Кремль блаженней всех блаженных,
Юродивее места нет на свете.
Онищие сидят в железных майках,
И колпаки по воздуху летают.
Москва консервативнее Тибета,
И сказка конституции правдивей.
Шевелится в гробу Иван Четвёртый,
Но никогда из гроба не выходит.
Надето место лобное, как шапка,
На нескончаемый колодец бездны…
Гремят, звенят железные лохмотья,
И зиккурат краснеет вавилонский.
Лжедмитрии проходят, как циклоны,
Затем их прахом пушку заряжают.
Пожар пройдёт – оставит пепелище;
Труба торчит, как перст взывая к небу.
Любое утро – это утро казни,
Была бы голова – найдется плаха…
А по усам стекают мёд да пиво,
И не бывать сове под небесами.
По Сеньке шлык, и шапка по Ерёме,
Натура – дура, а судьба – злодейка.
Иные времена – всё те же песни,
Но царь Горох с грибами не воюет.
Москва консервативнее Тибета,
Блаженный Кремль блаженней всех блаженных.
Шевелится в гробу Иван Четвёртый,
И зиккурат краснеет вавилонский.
Губы
Пунцовые, алые, яркие,
Бескровные, блёклые, бледные,
Вишнёвые, с чёрной помаркою,
Коралловые и медные,
Малиновые, розоватые,
Широкие, гнутые, плоские,
Припухлые, круглые, сжатые,
С морщинками – будто полосками,
Весёлые, плотоядные,
Податливые, послушные,
Сердитые, строгие, жадные,
Хитрящие и простодушные,
Нетронутые, недоступные,
Бессильные, виноватые,
Холодные, неподкупные,
Но ждущие и с ароматами,
Жестокие, беспощадные,
Тугие, сухие, шершавые,
Порочные, влажно-отрадные,
Презрительно-величавые,
Сердечком, колечком и трубочкой,
Горящие и воспалённые,
Дрожат над оранжевой юбочкой,
Над кофточкой нежно-зелёною,
Пылают над шубкой кудрявою,
Над шарфиком необузданным,
Который цветочной оравою
Под вьюгою бьется без устали.
Что губы? Деталь мимолётная,
Сладчайшая и ничтожная,
Закрытая и свободная,
Правдивая или ложная,
Костёр, становящийся брошкою,
Умеющей разговаривать
И целоваться с кошкою,
И смуту за смутой заваривать.
***
Пуля летит, а мишень перевесили.
Вспыхнула спичка, а газ перекрыт.
Прыгает клоун, но что-то невесело.
Утро настало – заря не горит.
Цели сменились – а лучше ли новые?
Что вам дороже – зеро или нуль?
Цели старинные - в сени кленовые,
Новые цели ведут в вестибюль.
Тот вестибюль – в напараженном офисе,
Сфинкс из фарфора его стережёт.
Этого сфинкса о чём ни попросите –
Он не откажет, а честно солжёт.
Прыгай, паяц, хоть в душе и невесело, –
В жизни немало комических схем.
Пуля летит, а мишень перевесили.
Люди живут, но не знают – зачем.
Раньше водили мечты хороводами,
Ныне сидят у разбитых корыт.
Ум за горами, а смерть за воротами.
Трудно дышать – кислород перекрыт.
Любовь
То бесконечная, то эфемерная,
То запоздалая, то скороспелая,
То многогрешная, то слепо верная,
Порою грозная, порой несмелая…
Вино священное, отрава горькая.
Заноза колкая, стрела Амурова,
Младая рощица весенней зорькою,
Осенним вечером чащоба хмурая,
Кадило страстное, светильник пламенный,
Мученье милое, страданье сладкое,
Жара несносная средь джунглей каменных,
Остуда зимняя да с лихорадкою.
Река
Клинок? Хрусталь? Зерцало? Лабиринт?
Полотнище? Качели? Колыбель?
Хребет? Чело? Живой текучий бинт?
Шуршливый шарф? Цветная канитель?
Стеклярус? Изумруд? Сапфир? Нефрит?
Драконья кожа? Рыбья чешуя?
Или могила без креста и плит?
А может, подколодная змея?
Мерещится ль Наяды зыбкий дом?
Тела русалок видишь ли нагих?
Все воды будут в море, а потом
Они вернутся в русла рек своих.
Великая иль малая река,
Дегтярная иль светлая вода…
Летят часы и дни, пройдут века,
А реки, как и мы, не навсегда.
И не представят средние умы
Земных платформ смещенье и разбег…
А все же жаль, что не увидим мы
На новых континентах новых рек.
Солнце
Пурпурное, багрово-красное,
Малиновое, золотистое,
То утомленное, то страстное,
То слюдяное, то смолистое,
Сухое, терпкое, косматое,
Крутое, яростное, вязкое,
Играющее ароматами,
Штрихами, линиями, красками,
Серебряное и лимонное,
Янтарное и тускло-медное,
Нещадное и беспардонное,
Ликующее и победное,
Любовно-ласковое, нежное,
И щедрое, и животворное,
И в нежности своей безбрежное,
И в животворности упорное.
Над знойной степью – раскалённое,
Над тундрой – вечно с неполадками,
Над тёплым морем – просолённое,
А над лугами – кисло-сладкое.
С какой ему сравниться личностью
И врачеваньями, и казнями!
Нет ничего полифоничнее,
Нет ничего разнообразнее.
В его лучах – руках божественных –
Сквозят безумства Эхнатоновы,
Они заряжены блаженствами,
Расчислены и разлинованы.
Его стратегии и тактике
Нельзя внимать без удивления.
О, лампа ламп! О, печь галактики!
Источник сил и вдохновения!
Луна
Над небоскрёбом или хижиной –
Лилово-дымчатая, медная,
Латунная, златая, рыжая,
Сияющая или бледная,
Зелёная, молочно-белая,
Лазоревая и багровая,
Ущербная, младая, спелая,
Серпом, заплаткою, подковою,
Морозная и соловьиная,
Ядрёная и утомлённая,
Нескромная или невинная,
Бесстрастная или влюблённая…
А есть ещё луна цыганская,
Луна бездомная, дорожная,
Пустынная, тьмутараканская,
И есть тигриная, таёжная;
Луна пиров, хмельных без устали,
Разгульных, пышных и зазвонистых, –
На них подчас дерутся люстрами
И телефонами из оникса.
А где луна – там и лунатики
Зевак шокируют кошмарами,
Их сон – сплошная акробатика,
Карнизы служат тротуарами.
Луна не для святош и нытиков –
Там цирки есть для развлечения
И не бокалы, не лафитники,
А кратеры для наполнения.
Пусть над луною небо чёрное,
Мы громко возбряцаем лирами,
Украсив её кольца горные
Рубинами или сапфирами.
Звёзды
Дрожащие, бледные, белые,
Жемчужные или хрустальные,
Пленительные, оробелые,
То близкие сердцу, то дальние,
Падучие, тусклые, яркие,
Сверкающие, горящие,
Бесстрастно-холодные, жаркие,
Безмолвные и говорящие,
Златые, стальные и синие,
Зелёные, сребролучистые,
Мохнатые, будто бы в инее,
И колкие, будто бы льдистые,
Весёлые, грустные, нежные,
Смущенные, хрупкие, мутные,
Влекущие слабой надеждою,
Беспечные и бесприютные,
В темнеющий омут манящие
И к славе вселенской зовущие,
Глазастые, в душу глядящие,
Чтоб дать нам предвидеть грядущее…
Утешься грядущего обликом:
Оно, как идея бредовая,
В Большом Магеллановом облаке
Звездою мелькнуло сверхновою.
Закат
Багровый, золотистый, бронзовый,
Оранжевый, янтарный, дымный,
Малиновый, брусничный, розовый…
То зрелищный, а то – интимный.
Зловещий, ласково-пленительный,
Крылатый, колдовской, угрюмый,
Изменчивостью восхитительной
Нас подвигающий на думы.
Ему не сделаться денницею –
Закат останется закатом.
Его кровавою десницею
Луга далёкие объяты.
Он предвещает каждым вечером
Погибель государств и наций,
Явление огня зловещего,
Приход иных цивилизаций…
Но вскоре ночи чаша чёрная
Над первобытной тишиною
Рассыплет звёзды чудотворные
И местность сделает иною.
Море
Утроба, глубина, пучина,
Надменна бездна, пропасть, хлябь…
Его подвижные морщины-
Война и бунт, чертёж и рябь.
Его колдобины, ухабы,
Его смарагды и сапфир
Полны свирепств и гнева, дабы
Не оскудел Нептунов мир.
Размахи бури, волн удары,
Рыданья, свисты, ржанье, вой…
И нереид прельщают чары,
И царь морей ещё живой.
Дыханье, хохот, стон, аккорды -
Всё гроб для наших дел мирских.
Дельфины живы, живы орды
Неисчислимых рыб морских.
Спеши в объятья душегуба
И покрасуйся перед ним,
Коль сердцу трепетному любы
Индиго, бездна и экстрим.
Эрнсту Юнгеру (I)
В Гелиополе этом нарядном
И тираны, и плебс заодно.
Полицейский в мундире парадном
Долго смотрит красотке в окно.
Не спастись от тиранов и черни,
От продажных газет и свобод.
Может, в глубь необъятных губерний
Устремить независимый ход?
Как скопленье сараев, сереет
Диктатур и республик чреда,
А над ними возвышенно реет
Облаков белоснежных гряда.
Как уйти от дельцов и народа
И от бури в стакане воды?
Что поделать? Нужна мне свобода
Только с привкусом терпкой беды.
Кто там требует хлеба и денег?
И кого вызывают на бис?
Жизнь прошла. Не востребован гений.
И могильный застыл кипарис.
Эрнсту Юнгеру (II)
Как тревожен Гелиополь!
Кипарисы ветер гнёт.
Говорят, здесь был акрополь,
А позднее – вечный лёд.
Но ничто, ничто не вечно –
Ни народы, ни тиран…
Птицы носятся зловеще,
Неспокоен океан.
Волны - как аплодисменты
Вереницам катастроф.
Где былые континенты?
Где печаль старинных строф?
Что не сгинуло в пожаре,
Стало чуждым и другим…
Мы отыщем колумбарий
И немного погрустим.
Пустотой зияют ниши,
Будто это сонмы ран…
Не шумите! Тише, тише!
Не услышал бы тиран.
Скоро ночь. Безмолвны горы.
Замолчал платанов ряд.
И повсюду мониторы
Недреманные стоят.
Эрнсту Юнгеру (III)
А где Полярная звезда
На куполе небес?
Она исчезла - вот беда!
И Млечный путь исчез.
Когда сместились полюса
Неведомой рукой-
Сменилась снежная краса
Цветочной красотой.
Накрылся цитрусовый рай
Глухим полярным льдом,
Сухой полупустынный край
Стал океанским дном.
Но Гелиополь не сметён
Вселенской кутерьмой,
И для людей остался он
Сенатом и тюрьмой.
И тирания там страшна –
Кровавая мазня,
И демократии слышна
Мышиная возня.
То демагог, то костоправ
Проходят, как самум,
Но больше всех имеет прав
Продажный толстосум…
Эрнсту Юнгеру (IV)
Планета терпела фиаско-
Не выжила даже трава,
Но солнца солёная ласка
На жизнь возвратила права.
И чудом спасён Гелиополь
Фортуны небрежной рукой,
Осколок несчастной Европы,
Погибшей в пучине морской.
Остались гранитные гроты,
Драконы и замки в горах,
А также людские заботы
О мелких и крупных делах.
Смотреть на дела человека
Не хватит ни нервов, ни сил.
Подобие царства ацтеков
Он вновь на земле сотворил.
Чреда катастроф постепенно
Прошла, как причудливый сон…
Вернулась пора Карфагена?
Иль выстроен вновь Вавилон?
Стоят там и сям зиккураты
По улицам города в ряд.
Внутри – опочивший диктатор,
А сверху кого-то казнят.
Казнят как венчают – со славой:
Чело одевается в зернь.
Не может без жертвы кровавой
Прожить ни владыка, ни чернь.
Не зря же известный оратор
Изрёк, искривляя рот,
Что будут стоять зиккураты,
Пока существует народ.
Парламентаризм
Рейхстаг, рейхсрат, мирская сходка,
Палата, дума, сейм, совет…
Болтай, болтай – была б охотка,
Мели, Емеля, сивый бред.
С трибуны городу и миру
Провозглашай любую дрянь,
Витийствуй, мямли, резонируй,
Цеди сквозь зубы, барабань,
Трактуй, вещай и разглагольствуй…
Пусть дальним будет твой полёт –
И не к победе, так к довольству
Словообильность приведёт.
Ветер
Быстролётный, вольный, говорливый,
Воющий, свистящий, леденящий,
Вкрадчивый, игривый, прихотливый,
Смертоносный и животворящий,
Распашной, тугой, упорный, шквальный,
Вялый, тиховейный, легкокрылый,
Золотой, серебряный, хрустальный,
Терпкий, злой, весёлый и унылый ,
Экстремистский, революционный,
Рваный от огня из пулемёта,
Мусорный, ассенизационный,
Ретроградный, с запахом болота...
Ветер слева или ветер справа.
Красота горящего бензина.
Впереди - растрава и расправа,
А потом - обычная рутина.
***
Все мятежи – это вести о мире,
Всякую бурю сменяет покой.
В ниспроверженье – тоска о кумире,
Горе мятежнику с этой тоской.
Если мятежник воздвиг монументы –
Значит, в душе прекратился мятеж.
Он расточает вождю комплименты…
Где ж его ярость? И молодость где ж?
Рясы мятежника только примерьте –
Цепи поймаете скользкой рукой.
Все мятежи – это вести о смерти,
Всякую бурю сменяет покой.
Крутится руль равнодушной Фортуны.
Зреет пшеница. Растут этажи.
Годы идут. Возвращается юность.
Рушатся скалы. Грядут мятежи.
Деревья
Секвойи, эвкалипты, баобабы,
Берёзы, сосны, кедры, кипарисы…
Их рубят и распиливают, дабы
Прожить, согреться, светом озариться.
Осины, пихты, лиственницы, пальмы…
Для нас их гибель – малая невзгода.
Их просто рубят и не видят тайны,
Что спрятала в их кровь и плоть природа.
Дубы и грабы, буки и бамбуки…
В горячке забываем мы нередко,
Что трудно с ними пребывать в разлуке
И что деревья в чём-то наши предки.
Изба и мачта, балка и икона,
И пермских статуй горестные лица
Заслуживают низкого поклона,
Но и деревьям нужно поклониться.
А мы черствеем, глохнем год от года…
Что человек без трепета и страха?
Орясина, дубина, пень, колода
Иль палача замурзанная плаха!
***
Природа творит пещеры,
Как ярый сюрреалист…
Пики, конусы, сферы,
Секвойя, кленовый лист,
Фавны, безрукие девы
И перевёрнутый дом,
И будуар королевы
В соседстве с крылатым львом,
Амфитеатры и троны,
Колонны и корабли,
Подсвечники и короны,
И со слона муравьи…
Камни не знают боли,
Их стонов не слышит Творец,
Но если придёт Его воля,
То даже камням - конец.
И будуар королевы,
Что рядом с крылатым львом,
Рухнет без всякого гнева
На опрокинутый дом.
Камни не знают чувства.
Что горе? И что благодать?
Здесь бездуховно искусство
И ни к чему страдать.
Травы
Ароматные, бархатистые,
Изумрудные, непролазные,
Кудреватые, лопушистые,
Ржаво-рыжие, серо-грязные,
Игловатые, остро-колкие,
Сочно-хрусткие, сухо-жухлые,
Приболотные, гнило-волглые,
Мощно-сытные, пышно-пухлые,
Пожелтевшие, тёмно-бурые,
Шелковистые и волнистые,
Малокровные и понурые,
Серебристые и лоснистые,
Душно-жаркие, сонно-нежные,
То росою, то пылью покрытые,
Фантастичные и нездешние,
То целебные, то ядовитые,
Придорожные, буерачные,
Луговые, лесные, пустынные,
Мелкорослые, блёкло-невзрачные,
Цепко-злые, шершаво-щетинные…
Вы прикроете каждого странника
Одеялом изменчиво-вечным,
Как прикрыл пассажиров «Титаника»
Океан существом быстротечным.
***
Трое грузчиков гроб несут,
А за гробом нет никого,
А за гробом – лишь Божий суд
Иль забвения торжество.
А за гробом нет никого,
Кто бы мог слезинку смахнуть,
Кто бы мог пожалеть его
И цветы в мёрзлый грунт воткнуть.
Кто бы мог слезинку смахнуть?
Кто бы мог снежинку стереть?
Провожаем в последний путь,
А самим – гореть не сгореть.
Кто бы мог снежинку стереть?
Нам бы водочки опосля…
Долго будем ещё гореть,
А потом нас примет земля.
Нам бы водочки опосля,
Через несколько бы минут…
От мороза белы тополя…
А за гробом – лишь Божий суд.
Окно
В Европу, в поле, в душу, в лес,
В сад похвалы, в бурьян охулок,
В мир скуки или в мир чудес,
На площадь или в переулок,
На чью-то радость иль тоску,
Иль на ворону на заборе,
На озеро иль на реку,
А повезет, так и на море,
На кладбище иль на базар,
Иль на железную дорогу…
Окно – всегда как Божий дар,
Как откровение, ей-богу.
В душе идет великий пир,
Пир-разгуляй, пир-многозвонник.
Так хорошо смотреть на мир,
Облокотясь на подоконник.
Насекомые
Бархат бабочки и спицы паука,
Злая пляска мух и танец стрекозиный,
Комаров-садистов лютая тоска,
Бархат бабочки и спицы паука,
В темноте ночной фонарик светляка,
Липких мошек рой под мокрою осиной,
Бархат бабочки и спицы паука,
Злая пляска мух и танец стрекозиный.
***
Я коробочку открою:
В той коробочке метель,
Снег кружится рой за роем,
И прекрасна ветра трель.
Открываю я другую:
В той коробочке капель
Ворожит, как поцелуи,
И прекрасна ветра трель.
Открываю я коробку
Несказанной красоты:
На лугу стоят коровки
И вокруг растут цветы,
Тянет солнце над ветвями
Золотую канитель,
Веет жаром над полями,
И прекрасна ветра трель.
Я открыл ещё коробку:
В той коробке листопад,
Боровик краснеет робко,
И брусничинки висят.
Надо всем колдует осень,
Кружит, будто карусель…
В той коробке грустно очень,
Но прекрасна ветра трель.
Пусть сильнее дует ветер –
Мне не страшно, я готов
Открывать коробки эти
До скончания веков.
Анекдот
Весёлый, сочный, острый, сальный,
Скабрёзный, пакостный, циничный,
Игривый, меткий и нахальный,
Несдержанный и неприличный,
Подчас двусмысленно пикантный,
Порою вовсе без намёка.
О, как искрится он талантом –
То карнавально, то жестоко!
Парламентский, клозетный, банный,
Вонючий или парфюмерный,
Цирюльничий иль ресторанный,
Но очень редко лицемерный,
Семинаристский и безбожный,
Армейский, школьный и тюремный,
Пилотский, железнодорожный,
Альковный, юбочный, гаремный,
Больничный, рыночный, бомжовый,
Про негодяя иль героя,
Подчас пронзительно-ножовый
И примиряющий порою.
При демократии продажной
Иль под пятою диктатуры
Он обаятельный и важный
И честный жанр литературы.
***
Мой читатель – мой двойник,
Я в него преобразился.
Вот он в зеркале возник,
Вот он в луже отразился.
Вот он в двери постучал,
Вот он пьёт вино весь вечер,
Вот кого-то повстречал,
Но не радуется встрече.
У него моя тоска
По Афинам, Вавилону…
Я пишу для двойника –
Вот он смотрит с небосклона.
Облака
Барашковые, ватные, змеистые,
Пузырчатые, зыбкие, косматые,
Слоистые и гладко-шелковистые,
Сплошные или мелко-клочковатые,
Лиловые, седые, белопенные,
Янтарные, багряные и чёрные,
Пролётные и медленно-степенные,
В бессменной неотвязности упорные,
Сухие, дожденосные и снежные,
Тяжёлые, грудастые и душные,
Весёлые, капризные и нежные,
Насупленные или равнодушные,
Волнистые, нахохленно-пушистые,
Небрежные и празднично-нарядные,
Стыдливо-кружевные и сквозистые,
Причудливые или заурядные…
Ах, что на свете облаков томительней!
От власти их бессмысленно увиливать.
Каким-то волхованьем удивительным
Они умеют тело обессиливать.
Душа, заворожённая циклонами,
Как частыми свиданьями любовными,
Висит плющом над влажными балконами
И сушится сетями рыболовными.
***
Надежда захлопнута крышкой,
Сундук не открыть никогда,
И серой невидною мышкой
Гуляет по свету беда.
Потом натворит она оргий,
Заставит она горевать
И будет в безумном восторге
Безвинных людей убивать.
Несчастья – хоть складывай в штабель,
Хоть крепости делай из мук…
Зачем легкомысленной бабе
Доверили страшный сундук?
Зачем погубили столь многих?
Посмотришь – так жизнь нелюба…
Но поздно увидели боги –
Пандора, как пробка, глупа.
И вот разбежались напасти:
То гвоздь загоняют в ладонь,
То манят любовные страсти
В пучину, в петлю и в огонь.
От пули, гашиша и водки
Немало положено в ряд,
И гибнут подводные лодки,
И башни, как свечки, горят…
Тень
На отклик душевный похожая,
Бегущая, робкая, зыбкая,
Зловещая или пригожая,
Мелькает то сетью, то рыбкою…
Порою она обездвижена,
Стоит монументом иль статуей,
Подчас она ветром обижена,
Сердитая и косматая;
Ампирная или ажурная,
С замашкою на величие,
Порою любовно-амурная,
Интимная до неприличия,
Бесформенная, безличная,
Ничтожная и невзрачная,
Подчас она густо-черничная,
Бывает и полупрозрачная;
От образа или облика,
От замысла или помысла,
От грозового облака
Иль от бегущего поезда…
Но вот до какой же нам станции?
Я что-то не помню названия.
А тень сумасшедшими танцами
Печальное скрасит прощание.
Симметрия
Среди чудес мы бродим в этом мире,
Вся ойкумена – что волшебный лес,
Но знаю я как дважды два четыре:
Симметрия страннее всех чудес,
Симметрия бабурок эфемерных,
Снежинок, клеток, крохотных частиц,
Артерий, бронхов и волокон нервных,
Симметрия бровей или ресниц,
Симметрия привета и ответа
И слов, где есть согласье и отказ,
Симметрия терцин или сонета,
Индийских пагод и этрусских ваз,
Симметрия двух линий параллельных,
Двух солнц на небе редкостный визит,
Симметрия опасностей смертельных,
Которыми нам Гелиос грозит…
Она сближает разные творенья –
Стволы колонн и стебельки цветка…
Симметрия – как чудное мгновенье,
Завоевать способное века.
Тобой я не устану восхищаться,
Зеркальный мир, вселенная чудес…
Но если мне твои законы снятся,
Я и во сне храню к ним интерес.
***
Грибы – весёлый Божий дар,
Талант играющей природы.
Во дни сентябрьской непогоды
В ведре – оранжевый пожар.
Кусты читая наизусть,
Я мирозданью не перечу.
И подосиновик, и груздь
Как бы бегут ко мне навстречу.
В сыром овраге там и тут
Младые прячутся волнушки,
Они меня всё утро ждут –
Пушисто-нежные подружки.
А под сосною белый гриб
На ровно выпуклую лапу
Надел коричневую шляпу
И под моим ножом погиб.
И тут же рядом – посмотри –
Семейство жёлтеньких лисичек…
О, этих пуговок-сестричек
Я насчитал десятка три!
Во дни сентябрьского ненастья
Как солнце радуют грибы,
Приносят маленькое счастье
И не уходят от судьбы.
И мы ведь тоже эфемерны,
И мы исчезнем навсегда,
Но поведенье наше скверно,
Отсюда горе и беда.
А симбиоз гриба и древа
Нам, грешным, лучший образец.
О, альтруисты, где вы, где вы,
Откликнитесь же, наконец!
***
Центральная Россия – лес Европы,
Деревьев нескончаемый салют…
Куда твои таинственные тропы
Заядлого скитальца приведут?
Иду-бреду, забыв про все заботы,
Ведь этот лес – судьбы бесценный дар,
Но не зайти бы в топкое болото,
Не угодить бы под лесной пожар.
Бродя скитальцем нищим по отчизне,
До тошноты насмотришься на мир.
Где жизнь – там смерть. А смерть страшнее жизни.
Но бесконечен листьев буйный пир.
Я не спешу в объятья Пенелопы.
Бродяга, я в свободе знаю толк.
Центральная Россия – лес Европы,
И в том лесу я – как тамбовский волк.
***
Жизнь меня гонит упрямо
В потенциальную яму.
Прямо чрез буерак –
В потенциальный овраг.
Раз переломана лопасть –
В потенциальную пропасть.
Скально, гранитно, железно –
В потенциальную бездну.
Не выпускает упрямо
Потенциальная яма.
Яма, в которой – привет –
Даже энергии нет.
Если заехал в ухаб –
Не говори, что не слаб.
Даже не сможешь упрямо
Биться о краешкё ямы.
И ни таланту, ни гению
Нет здесь поползновения,
Так что любому деянию
Ты говори: «До свидания»,
Если заносит упрямо
В потенциальную яму.
Это уже насовсем –
Так же, как гроб и Мальстрем.
Осень
Разбойная пора! Как нож, крадётся холод.
На черноплодке кровь и на осинах кровь.
Закат – хоть и закат, но всё как будто молод,
И ветер метит в глаз всей сыростью – не в бровь.
Разбойная пора! Сижу на буреломе
И слушаю: растет в верхушках елей свист.
Какая тишина была в осенней дрёме,
Пока не ожил вдруг тот ветер-террорист!
Разбойная пора! Но как она красива!
Посмотришь на неё – не жаль и жизнь сгубить.
Не чем-нибудь иным, а смесью водки с пивом
Так хочется её под деревом запить!
***
Елене Болдыревой
Слагатель мифа о себе –
Как демиург в своей судьбе.
Бегут, бегут страницы книг…
И это вовсе не дневник:
Вино иное в хрустале,
Трава иная на земле,
Иные горы, лес иной,
Иной мороз и летний зной,
Иное солнце в небесах
И блеск иной в иных глазах…
Люблю создателя химер,
Ведь он творец, не лицемер,
И автофикция его –
Жизнеустройства торжество:
Не кость, не камень и не строй,
А пчёл и звёзд текучий рой,
И мир его волшебных слов –
Как мир плавучих островов.
Под кочкой бездна, под кустом –
Провал в глубины, в край истом.
И дотелесности возврат
Приходит много раз подряд.
И бесконечности окно
Такому автору дано.
И штора этого окна
Пылает искрами огня.
За шторой – яблоня и змей,
И кто-то говорит: «Не смей!».
Запущен сад, утрачен рай…
Ну что же, снова начинай!
Подгнил забор, заброшен дом,
Но «всё во мне… И я – во всём».
***
Что солнце для другого солнца?
Что камень для другого камня?
Что море для другого моря?
И остров что для острова другого?
Что дуб для дуба или клён для клена?
Что роза белая для розы чёрной?
Что радуга для радуги другой?
Что смерч для смерча? Что для вьюги вьюга?
Дождь для дождя? Затишье для затишья?
И что есть человек для человека?
Всего лишь солнце для другого солнца…
Пантум
Музыки сфер концерт,
Зрительный зал звёзд
И чёрный крот-интроверт,
Исследующий погост…
Зрительный зал звёзд –
Огненные письмена.
Исследующий погост
Знает: есть глубина.
Огненные письмена –
Тайнопись высоты.
Знает: есть глубина –
Жилец земляной темноты.
О, тайнопись высоты –
И чёрный крот-интроверт!
Жилец земляной темноты –
И музыки сфер концерт!
***
Идёт самоубийца пирсом,
Идёт – и не дрожит нога.
Не обкурился, не напился,
А просто – жизнь не дорога.
Лицо с загаром золотистым
И крепких мускулов игра
Так не подходят пессимистам…
И холодна вода с утра.
Пирс – не далекая дорога.
Пройдут минуты, а не дни.
Подумай, отдохни немного,
На солнце с волнами взгляни.
Понятно, это не простуда,
Не в горле или зубе боль,
А жизнь наскучила, паскуда,
Доиграна земная роль.
Но погляди же, ради Бога:
Вокруг – такая благодать!
Побудь на солнышке немного,
Пучина может подождать.
Пантум
Неволя, бездействие, смерть –
Страшней этой троицы нет…
Полёт, замурованный в твердь,
Предел, загражденье, запрет.
Страшней этой троицы нет,
И вот у тебя на пути –
Предел, загражденье, запрет…
Нет сил ни дышать, ни идти.
И вот у тебя на пути –
Отсутствие, nihil, ничто.
Не сил ни дышать, ни идти,
Так будь молчалив, как пальто.
Отсутствие, nihil, ничто
Не будут проблемы решать,
Так будь молчалив, как пальто,
Ему не идеи рожать.
Не будут проблемы решать
Отсутствие, nihil, ничто.
Пальто – не идеи рожать,
Пальто – это только пальто.
Отсутствие, nihil, ничто –
Грядущего страшная суть.
Пальто ж это только пальто,
Живым или мёртвым в нем будь.
Грядущего страшная суть –
Полёт, замурованный в твердь.
Настигнут, каким ты ни будь,
Неволя, бездействие, смерть.
Хромое стихотворение
Снежинки и ландыши, луч и фонтан,
Деревья и молнии, взрыв и скелет…
Зигзаги метафор – скорее к устам!
Изломы сравнений – на образный плед!
Причудницы-рифмы, шалите смелей,
Пока не тиранит надсмотрщик-размер!
Забавы и блажи младенческих дней
Теснятся так явственно белым стихом…
Энциклопедия зари
Аврора, денница, костёр,
Полоска, кокошник, венец…
В пурпурный взгляни монитор –
Начало найдешь, не конец.
Полоска, кокошник, венец,
Черешни, гранаты, вино…
Начало найдешь, не конец,
И радости быть суждено.
Черешни, гранаты, вино,
Щека или красная шаль…
И радость быть суждено –
Лишь стоит взглянуть в эту даль.
Щека или красная шаль
Объятие иль поцелуй…
Лишь стоит взглянуть в эту даль,
Душа затрепещет – пируй!
Объятие иль поцелуй,
Порфира не то бахрома…
Душа затрепещет – пируй!
Фиалы вина – задарма!
Порфира не то бахрома…
В пурпурный взгляни монитор:
Фиалы вина – задарма,
Аврора, денница, костёр.
Чай
Зелёный, или жёлтый, или чёрный,
Иль Кортасаров падубок матэ –
Любой из них хорош в морозный вечер,
Но только не египетская мальва,
На душу нагоняющая сон.
Ах, почему же так неотделимы
Чай, и окно, и то, что за окном!
Я не могу представить эти ветви,
И серый снег, и этих чёрных галок,
Когда в стакане не дымится чай.
Бывает так, что неуместно пиво,
Вино постыло, водка тяжела.
В такие дни поможет только чайник:
Пусть он тебе на радость заклокочет -
Взбодри себя заваркою крутой.
Чай не сонет и не рондель, конечно,
Не триолет, не Дантовы терцины,
Но радость от него так несомненна,
И чаепитье – будто белый стих
С его привычным пятистопным ямбом.
Ночь
Хламида, плащаница, пелена,
Епитрахиль, порфира, покрывало…
На то и ночь, чтобы завеса сна
Заботы дня припомнить не давала.
Но всё же вспоминаются они –
Морфеево крыло не без изъяна,
И сколько разнопёрой мелькотни
Всплывает из кошмарного дурмана,
Из омута дегтярной черноты,
Где колобродят колкие алмазы,
Где плавают тяжёлые цветы,
Где духота, где не хозяин разум…
Все впечатленья так искажены
На гильотине чёрного дивана,
Что связи нет и мысли казнены
По воле безымянного тирана.
***
Угольно-чёрный мрак,
Душный, густой, и в нем –
Пламени алый мак…
О, насладись огнем!
Чёрный вокруг простор,
Рядом – багровый ритм.
Если горит костер –
То и душа горит.
Яркий пунцовый цвет,
Адский, кромешный мрак.
Чёрным покровом одет
Пламени алый мак.
В юности лучших книг
Я прочитал вагон.
Каждую фразу в них
Обогатил огонь.
Ноздри щекочет дым…
Мы – заодно с огнём.
Все мы в ночи горим …
Славно, что не гниём!
Эхо
Медлительное и проворное,
Неполнозвучное и верное,
Таежное, степное, горное,
Колодезное и пещерное,
Повторное и однократное,
Сладкоголосое и гневное,
Рассветное или закатное,
Полночное или полдневное,
Подчас разорванно-пунктирное
Или волнисто-перевальное,
Громокипящие и мирное,
Порою даже пасторальное…
О, разве б мы владели рифмами,
Изгнав гекзаметра оскомину,
Когда бы с той бессонной нимфою
Природа нас не познакомила!
***
О, Стрибог, ты стар как мир,
И навеки с нами
Аквилон, Борей, Зефир,
Смерч, тайфун, цунами.
Ветер, глубь разбереди,
Высь взметни, как знамя.
Что с того, что впереди
Смерч, тайфун, цунами.
Что злодейство, что распад?
Бесконечность с нами.
Пусть приходят невпопад
Смерч, тайфун, цунами.
Что огонь и что вода,
Если Вишну с нами?
Пусть разрушат города
Смерч, тайфун, цунами.
Аквилон, Борей, Зефир,
Смерч, тайфун, цунами –
Все они стары,как мир,
И навеки с нами.
Тучи брызги растрясут,
Штиль и солнце с нами…
Но придут, как Божий суд,
Смерч, тайфун, цунами.
Морг
Выстроен морг на пригорке
В зарослях пышных ракит.
Тусклая лампочка в морге
Денно и нощно горит.
Страсти пройдут и восторги –
Вдуматься, грош им цена.
Тусклая лампочка в морге
Суть освещает сполна.
Годы труда или оргий
Сброшены будут, как груз.
Тусклая лампочка в морге.
С вечной свободой союз.
Смерть не вино и не морфий,
Смерть – это всем навсегда.
Тусклая лампочка в морге.
Трупу беда не беда.
Нет больше неба и моря,
Нет ни полей, ни дорог.
Тусклая лампочка в морге,
Стёртый, шершавый порог.
Разве соврут поговорки
Про безнадёжный ухаб?
Тусклая лампочка в морге,
Пьяного фельдшера храп.
Дороги
К. Сидорову
Шоссейные, канатные и санные,
Воздушные, железные и водные,
Просёлочные или караванные,
Душе и сердцу странника угодные,
Заросшие, ребристо-колеистые,
Широкие, наезженные, торные,
Извивные, змеистые, петлистые,
Таёжные, степные или горные,
Геройские, тернистые, престижные,
Размытые, подчас обледенелые,
Бетонные, песчаные, булыжные,
Убийственные, гибло-оголтелые,
Прямые и отнюдь не лицемерные,
Сомнительные и многострадальные,
Окольные, резонно-правомерные,
Порою театрально-триумфальные…
От юности, кипучей и взволнованной,
До старости, жестокой и безжалостной,
Линейкою кривою разлинована
Вся наша жизнь, как будто ради шалости.
Да, вся она изрезана дорогами
Как чей-то баснословный лоб – морщинами,
И мы умрём, живя её уроками,
Мечтая овладеть её вершинами.
О, лучше жизнь бродячая, бивачная,
Вольготная, хотя и напряжённая,
Чем будничная, душная, невзрачная,
Рутинная, стоячая и сонная!
***
Я не строю воздушного замка,
А без этого я не поэт,
И судьба – беспощадная хамка –
Все возможности сводит на нет.
Просыпаюсь я утречком рано,
Сразу видится тысяча бед:
Закрываются двери и краны,
И торчит на окне шпингалет,
Нет решёток, но много заборов
И народа противного рой,
Улиц – пропасть, но мало простора
И толкается каждый второй.
Оскорбления грубы и пряны,
Ярко-красные раны свежи,
Похоронены мысли и планы,
В гроб положены все миражи.
Крышка гроба стоит у подъезда –
Хорони же надежды, поэт,
Ибо даже ничтожного места
Для тебя, для мечтателя, нет.
Дребезжащая цепь транспортера
Днем и ночью по сердцу идет.
Жизнь уйдет, вероятно, не скоро,
Но душа завершения ждет.
Я устал каждый день ненавидеть
И бессильную ярость копить.
Смерти нет, ведь её не увидеть.
А из вечности некогда пить.
Свобода
Бесконтрольная, безусловная,
Безграничная и ничтожная,
Сибаритская и духовная,
Безобманная или ложная,
С очертаньями и туманная,
Светозарная и унылая…
Для поэта всегда желанная,
Даже если чревата могилою.
Аскетическая, спартанская,
Но роскошней, чем вишня японская,
Ненадежней, чем башня пизанская
Или даже чем вавилонская.
Горемычная, треволненная,
Волчья, таборная, трущобная,
Всё равно она драгоценная
И увлечь за собою способная;
Даже если она украдена,
Бей в ладоши и па вытанцовывай,
А в награду – столбы с перекладиной,
Гильотина иль пуля свинцовая.
Памятник
Всегда молчаливый, каким бы он ни был помпезным,
Хоть он деревянный, хоть мраморный, хоть из гранита,
Хоть даже со статуей… Вечность молить бесполезно:
Не вымолвят слова ни камни, ни доски, ни плиты.
Будь он грандиозный, торжественный, фундаментальный,
Затейливо-вычурный или бесхитростно-скромный,
Его ожидает судьба безделушки хрустальной,
Сосульки, снежинки, искринки ,кометы бездомной.
Но движет людскими сердцами тщеславия сила,
Она заглушает порой похоронные всхлипы.
Везде она есть: от этрусских гробниц до могилы
Ивана Петровича под незатейливой липой.
Душа
Она и мотылёк, и буря,
И беспредельность, и тюрьма,
И небо в утренней лазури,
И обнищалая сума,
Потёмки, сумрак, бездна, хляби,
Лампада, светоч и звезда,
И море в трепете и ряби,
И хмель весёлый, и беда,
И белоснежная равнина,
И пики неприступных скал,
Кристалл и воск, слеза и льдина,
И даже мир кривых зеркал…
Она способна быть великой,
Глубокой, дерзкой и крутой,
А может виться повиликой
Или позёмкой золотой.
Убогой, рабской и бездарной
Она бывает иногда,
Клятвопреступной и коварной,
Без чести, совести, стыда,
Воронкой страшною Мальстрема,
Беспечным вечности кольцом,
И композицией, и темой,
И вдохновеньем, и стихом…
***
И. Шиманскому
Что люди? Для смерти мишени.
Но если есть сила и власть,
Ты можешь, спасаясь от лени,
Напрыгаться вволю и всласть.
Что люди? Всего лишь ступени.
А там, наверху, монумент.
Дерзай же, бестрепетный гений,
Пока не застыл, как цемент.
Что люди? Рыданья да пени.
Послушать – мозги набекрень.
Скользят из гранита ступени,
И падать не хочет мишень.
***
Сидят на почте наркоманы –
Наверно, ждут поставщика.
Душа – как колотая рана,
И вся истыкана рука.
Сидят на почте наркоманы…
Когда ж придет желанный вор,
Что, очищая их карманы,
Кладёт в свои акцизный сбор?
Сидят на почте наркоманы…
За очень малую корысть
Готовы братья по баяну
Друг другу глотку перегрызть.
Сидят на почте наркоманы
И часа бархатного ждут,
Когда душа уйдет в туманы
И ломки жёсткие пройдут.
Возьмет зависимая раса
Довольства маленький запас,
Но после бархатного часа
Наждачный наступает час.
И мы, как будто наркоманы,
Всю нашу жизнь чего-то ждем
И то ли поздно, то ли рано
Из зала светлого уйдем.
Нам тоже жизнь наносит раны,
Нам тоже ведома тоска…
Сидят на почте наркоманы –
Наверно, ждут поставщика.
Мнение
Человек не цель природы,
А случайный завиток.
Как дрожит от непогоды
Жизни тленный лоскуток!
Где-то смерчи колобродят
И вулканы говорят…
По планете люди ходят:
То воюют, то творят.
Как закаты и восходы,
Как извилины ручья,
Человек не цель природы,
Просто детище Ея.
Он не баловень свободы,
Он не баловень судьбы…
Равнодушие природы
Приготовит всем гробы.
Очень просто сгинуть в тайну,
Очень просто сесть на мель,
Потому что мы случайность,
Потому что мы не цель.
***
Побеждённые побеждают,
Потому что стоят на своём,
И, как прежде, сады сажают,
И не всё уходит на слом.
Завоёвывай горы, долы –
Ты пройдёшь по ним и умрёшь,
А народ в побеждённых сёлах
Будет сеять, как прежде, рожь.
Побеждённые побеждают,
Хоть чужой и поставлен кумир,
Победителя выживают
Или с ним заключают мир.
Твой язык средь других растворится,
И рассеется весь твой народ.
Только эпос твой сохранится –
Потому что был перевод.
Анчутки
Анчутки – смесь чертей и уток,
Они не любят тишины.
Не бойтесь, граждане, анчуток –
Они всего лишь шалуны.
Из леса вылезет чертёнок,
В болото весело нырнёт -
Рогатый маленький ребёнок,
Исчадье застоялых вод.
В зелёной тине, неопрятный,
Копытный, перьями одет…
Ты посмотри, какой занятный,
Какой забавный шпингалет!
И безобразит безобидно:
То веткой острою стрельнёт,
А то, хихикая ехидно,
Гриб из корзины умыкнёт…
Немало разных прибауток
О них сложили болтуны.
Анчутки – смесь чертей и уток,
Они всего лишь шалуны.
Болото
Трясинное, хрупкое, шаткое…
Побродишь, а после закаешься,
Но кочки брусничные шапками
Повсюду торчат завлекающе.
И кажется символом вечности
Пространство коварно-зеленое,
Широкое до бесконечности,
Глубокое ,гиблое, сонное.
Местами оно камышистое,
Местами покрыто осокою…
Мелькает какая-то мистика
Под мертвой сосною высокою.
Старик со старухой замшелые,
Накрывшись сырыми накидками,
Губами дрожат онемелыми,
Шевелят зелеными свитками.
И видно, что это хозяева,
А вовсе не чуждые странники.
В тех свитках длины нескончаемой –
Огромный учебник ботаники.
Змея
Ядовитая, ползучая,
Пресмыкательски ехидная,
Смертоносная,шипучая,
Но для змея – миловидная,
Злая, скользкая, холодная,
От природы лицемерная,
Гробовая, подколодная,
Но слуга Перуну верная
И помощница Асклепия,
Его спутница бесценная,
А над шкафчиком аптекаря –
Безделушка непременная.
***
Ни одна беда не живёт одна.
Обнесли меня ендовой вина.
А беда по беде, как по нитке, идёт
И беда беду, будто гостью, ждёт.
Если едет беда – запрягает бедой,
Управляет другою бедой, как уздой.
Бездна бездну зовёт, а беда – беду.
И с бедою жизнь – не игра в чехарду.
И огонь – беда, и вода – беда.
Может стать бедой даже глыба льда.
А добедки бегут скороходами
И распутьем, и полыми водами.
Кто обнёс тебя ендовой вина?
Виновата в том лишь судьба одна.
Сотворила такую с тобой ерунду:
Запустила в твой огород беду.
И живи в беде, и бедой погоняй,
И весёлых дней до кончины не знай.
В одиночку нейдет ни одна беда.
Составляются из беды поезда.
И, полны бедой, самолёты летят,
И в порту корабли для разгрузки стоят.
И с тяжёлой-тяжёлой бедою мешки
Носят грузчики по мосткам тоски.
От беды бежать – на другую напасть,
Как из волчьих лап да в медвежью пасть.
Я купил дуду на свою беду,
Заиграл – и слёзы водою по льду.
Обнесли меня ендовой вина,
Виновата в том лишь судьба одна.
Китоврас
Быстроногий и гигантский,
В чистом поле резво скачет
Китоврас, кентавр славянский,
Молодой ловец удачи,
Норовистый, непокорный,
Удалой, трепетнокровный,
Рьяный, бешеный, упорный,
Полный силою любовной…
Он и воин, и строитель,
Златовлас, красив и ярок,
Меда хмельного любитель
И безнравственных русалок.
Вдохновенный он и смелый,
Не боится ран и пота.
У него и лук, и стрелы
И топорик для работы.
Почему же загрустил он?
Что ж он смотрит оробело?
Почему ему не милым
Начал свет казаться белый?
Нёс русалку в ухе правом –
Потерял её дорогой.
Вот беда какая, право, –
Не отыщешь недотрогу.
Быстроногий и гигантский,
В чистом поле громко плачет
Китоврас, кентавр славянский,
Молодой ловец удачи.
Утёс
Высокий, дикий и могучий,
Угрюмый, сонный и седой…
Внизу, у самых волн, под кручей,
Кустарник вьётся бородой.
Темнеет туча грозовая,
И вся природа будто ждёт,
Когда, янтарно-золотая,
Из мрака молния нырнёт.
Нырнёт, осветит деревеньки,
Но, хоть на сердце и свежей,
Что Волга-матушка без Стеньки
И что утёс без мятежей!
***
Шли столетья, бушевали страсти…
Корчась от натуги или злости,
Кто-то рвался к золоту и власти.
Опоздавшим доставались кости.
Золото и власть пославши к чёрту,
Разумом бессмертным задаваясь,
Кто-то рвался к славе и почёту.
Кости опоздавшим доставались.
Почитая бытие такое
Глупым, бесполезным или страшным,
Кто-то жаждал мира и покоя.
Кости доставались опоздавшим.
Всех взяла в объятия природа.
Тихо и пустынно на погосте.
Дуб могучий шелестит у входа.
Под землёю догнивают кости.
***
Заблудившись в стране неудач,
Ни за грош пропадешь без следа.
Из собранья абсурдных задач
Ни одной не решить никогда.
Но по осени сад неудач
С упоением станешь садить
И в дремучих лесах неудач
Будешь долго по кругу ходить.
А в гранитных горах неудач,
Где работа кипит горяча,
Притаилась руда неудач –
Ждет она своего палача.
Есть поля и луга неудач,
И немерена их широта,
И прекрасна страна неудач,
И бессмертна её красота.
Над морями её неудач
Может клумбою ночь расцвести,
Но полярные льды неудач
Не дают мореходу пути.
Есть успехи в краю неудач,
Но они, как всегда, не видны,
И пульсирует нефть неудач
В мощных жилах огромной страны.
Есть еще города неудач –
Эстакады, дома, чердаки…
Там тебя – хоть ругайся, хоть плачь –
Неудача сведет в дураки.
В неудачах ты – тёртый калач,
И тебя невзлюбила судьба,
И улыбку твоих неудач
Так печально скривила губа…
Сон
Снится мне: я иду коридором,
Мал, и жалок, и неименит.
Кто-то занят пустым разговором
И монетками скучно звенит.
Может быть, коридор бесконечен?
Или жизнь – лишь один коридор?
И мерещится мне, будто вечен
Этот жалкий земной разговор.
Выдают ли сегодня зарплату?
Оформляют ли чьи-то счета?
Сколько стоят салфетки и вата?
Суета, суета, суета…
Тщетно бесятся мелкие бесы…
Я пока еще их не ловлю,
Но такие у них интересы,
Что послушаешь раз – и в петлю.
Коридор не кончается дверью,
Как я к этому в жизни привык,
И все двери – одно лицемерье,
А железная правда – тупик.
***
Мне твердят и твердят: «Будь никем, будь никем,
Заблудись в лабиринте житейских проблем
И свой дар позабудь: ни к чему тебе лавр –
Не за дальним углом ждёт тебя Минотавр.
Малым счастьем упейся, ведь жизнь коротка
И Харона ладья уж не так далека.
Беспредельность небес и безмерность морей
Ни к чему, если столько закрытых дверей!
У закрытых дверей – милый малый уют:
Здесь и надо остаться, пока не убьют.
Здесь и полбы чугун, и очаг, и жена…
Беспредельность посмертно тебе не нужна.
А при жизни своей не увидишь её,
Лишь загубишь последнее время своё».
Я брожу в лабиринте житейских проблем.
Мне твердят и твердят: «Будь никем, будь никем,
Никогда не бунтуй, никуда не стремись –
Ни на вольный простор, ни в глубины, ни в высь».
И советчиков тьма, и советов не счесть…
Но остаться хочу я лишь тем, кто я есть.
Туман
Свинцовый, алый, жёлто-сливочный,
Жемчужный, дымный, золотой…
Не грезится ли мне, не снится ли
Его крупитчатый настой?
Или природа нездоровая
Впадает в разноцветный бред,
Над перелесками лиловыми
Раскинув свой цветистый плед?
Иль это свитки с нежной лирикой
На непонятном языке?
О чём расплывчатыми ликами
Природа говорит в тоске?
Иль это сети паутинные?
Или вуаль? Или чалма?
Или раскинуты долиною
Эфемериды-терема?
Им очень скоро стать руинами,
Но ведь и мы не навсегда –
Дрожим осенними осинами
И ждём: когда ж придет беда?
Молочный, пепельный, оранжевый,
Лазурный, красный и седой…
Завесу будущего страшного
Откроет он перед тобой.
Облака
Недолговечные волокна
И эфемерные плащи,
А в них – синеющие окна
И брызги – камни из пращи.
Осколки, стружки, хлопья, пена,
Сугробы, льдинки, корабли,
Объятья, прихоти, измены
И всадник огненный в пыли…
Карнизы, башни и чертоги,
И мельницы, и купола,
Перила, лесенки, пороги
И тут же – пламя и зола…
Драконы, змеи и барашки,
Стрекозы, чайки и орлы,
Гардины, рукава рубашки
И вдруг – какие-то балы….
Качели, пляски, хороводы,
Безмерность, дерзость и мечта,
Соблазны счастья и свободы
И в мир поэзии врата…
Демократия
Неурядица, несогласие,
Вавилонское столпотворение,
Каша, бестолочь, катавасия,
Самомнение и сомнение.
Сумасшедший дом, маньяки кругом ...
Уж такая нам вышла линия:
Иль по лестнице вниз, или в стенку лбом,
Иль стихи читать про Лициния.
Но свобода нам предстаёт без крыл,
Обанкрочена и опошлена.
Налетел на копыл – синекуру схватил,
И живи безданно-беспошлинно.
Кровь
Алая, пунцовая, багровая,
Розовая, сизая и чёрная,
Грешная, гнилая, нездоровая,
Дикая, кипучая, упорная,
Девственная, жертвенная, скорбная,
Чистая, священная, бесценная…
Маетное сердце любит оргии,
Но для крови остаётся цензором,
И царём, и даже инквизитором,
Не считаясь с чужеродным мнением,
Ну а кровь бушует в оппозиции,
Угрожая деспоту свержением.
Сон
В небесах стоит кровать,
А на ней лежит перина.
Так приятно накрывать
Белизной небесной спину.
Впрочем, это не кровать,
А скорее пианино.
Не пора ль потанцевать?
Подыграй же нам, Марина.
В небесах огромный стол
Белой скатертью сияет,
Шумный винный произвол
Лёгкой пробкою стреляет.
На столе стоит букет,
Чуть трепещут георгины.
Мы не виделись сто лет –
Подыграй же нам, Марина.
***
Над страной, где жизнь трудна,
Светит полная луна:
Над рекой, покрытой льдом,
Над погостом, над прудом,
Над ухабами дорог,
Над мостом, что сгнил не в срок,
Над берёзой, над сосной,
Над весною затяжной,
Над вокзалом в три окна,
Над бутылкою вина,
Над погасшим фонарём –
Будто свергнутым царём,
Над привычной суетой
И над жизненной тщетой.
Жизнь трудна, а смерть тошна…
Веселей смотри, луна.
Яды
Опасный, пагубный, целебный,
Гнилой, чарующе тлетворный,
Повальный, дьявольский, волшебный,
Литературный, разговорный,
Растительный, гнилой, пчелиный,
Микробный, трупный, минеральный,
Скорпионический, змеиный,
Самоновейший и банальный,
Сердечный, горький, остро-жгучий,
Горячий, цепеняще хладный,
То удушающе вонючий,
То изощрённо ароматный…
Как вспомнишь – так берёт досада:
В мозгах, в лесах, в горах и водах –
Везде полно убойных ядов
И производственных отходов.
***
У нищего прекрасный аппетит
И в животе шальные соловьи,
А президент всегда отлично спит –
Не потому, что руки не в крови,
Но просто очень хочется поспать
По-детски безмятежно… А когда?
И так гипнотизирует кровать,
Что кажется – заснул бы навсегда.
Память
Капризная, порою оробелая,
Заснувшая и снова пробуждённая,
Пурпуровая, чёрная и белая,
Внезапная как смерч, как труд подённая,
Зеркальная, крылатая, гранитная,
Бессмертная, жестокая и нежная…
От чая, зверобоя или «Битнера»
Наладится, как после сна кромешного.
Напёрсток или целая вселенная?
Коробочка ль, наполненная зёрнами?
Протеева, но в чём-то неизменная.
Вода и лёд, горючее и молния.
Навеяно Айвазовским
В горящем небе чёрный барабан,
В молящем взгляде чёрные круги…
Когда несётся чёрный ураган,
Не ускоряй ничтожные шаги.
От грозных сил не следует бежать –
Они сметут любую суету.
Утешь себя и перестань дрожать –
Ведь ты сейчас увидишь красоту.
Та красота не глянцевый альбом
И не пионы в городском саду.
Она идёт по чаще напролом
И скалы разрушает на ходу.
Движенья не бывает без разрух,
А красота в движении всегда.
На миг замри и посмотри вокруг,
И убедишься: горе не беда.
Юность
Блестящая, неизгладимая,
Весёлая и будто вечная,
Унынием неодолимая,
Взволнованная и беспечная,
Хмельная, радужная, нежная,
Жизнелюбивая, свободная,
Стремительная и мятежная,
Творцам канонов неугодная,
Крушений эпохальных ждущая,
Обиду действием творящая,
Но всеми красками цветущая
И всеми звёздами горящая,
Заносчивая и драчливая,
До преступления беспутная,
Всегда по-своему счастливая,
Хотя порою бесприютная.
Безусая и безбородая,
Зазря ломающая копия…
Вся жизнь – лишь на неё пародия
Или её плохая копия.
Великая или бездарная,
Но непременно – импульсивная,
Почти всегда пассионарная
И только изредка пассивная.
***
Мир получился не таким,
Как сотворить предполагали,
Но он изменится едва ли,
И ни к чему фальшивый грим.
И сокрушительный азарт
В такой же степени не нужен,
Иначе мы весь мир разрушим,
Как домик, сделанный из карт.
А примирение сулит
Тоску, обиду и досаду…
Как быть? Разгадывай шараду,
Пока землёю не накрыт.
Из трёх знакомых мне путей
Я ни один не принимаю,
Но гримирую, разрушаю,
Смиряюсь с долею моей.
***
Мне нашей тайны глубина,
Как воздух и вода, нужна.
А где же тайна? В чём она?
Откликнись, тайна! Тишина.
Быть может, тайна в толще лет?
Иль скрыл её в стихах поэт?
А может, правилен ответ:
Мол, тайна в том, что тайны нет?
Где тайна? В блеске янтаря?
Или в узорах января?
Иль в свете том, что льёт заря
Над башнями монастыря?
А может быть, на дне морей?
Или в бурьяне пустырей?
Спроси у ветра поскорей!
Молчит Эол, затих Борей.
Где тайна? Не ответит мгла.
Лишь смотрит вор из-за угла.
А может, тайна и была,
Но, к сожаленью, умерла.
Не скажет ива над прудом,
Не скажет опустевший дом,
И вовсе промолчат о том
Отель, вокзал, аэродром.
Без тайны мне придёт хана.
Без тайны не живёт страна.
Есть тайна. Есть и глубина.
Но где же, где же? Тишина.
***
Во всём плохом мы чемпионы:
Аварий слышится салют,
И преступлений шампиньоны
На почве благостной растут.
Россия – «громкая держава»,
И мы по-громкому творим
Всё то, в чём наша честь и слава,
А если пакостим, так в дым:
В высокий ранг возводим вора
И отравляем Енисей,
А также в области террора
Мы впереди планеты всей.
Живём – не тужим, беды множим
И без акцизок водку пьём.
Мы по-иному жить не можем
И чуждых песен не поём.
Шеи
В.Алатыреву
Девичьи, атласные, белые,
Боксёрские, крепкие, гибкие,
Газельи, кабаньи, дебелые,
Точёные, пышные, хлипкие,
Морщинистые, лиловые,
Настырные, кадыкастые,
Суровые, серо-свинцовые,
Коричнево-разномастые,
Багровые, апоплексичные,
Понурые, гордые, круглые,
То розово-земляничные,
А то бронзовато-смуглые…
Упившись кровавыми танцами,
Жискаром д’Эстеном пленённая,
Стоит гильотина во Франции,
В музее, от дел отстранённая,
И плотью железною чувствует
Текучие ленточки красные,
И сны она видит жемчужные
Про шеи, живые и страстные:
Девичьи, атласные, белые,
Боксёрские, крепкие, гибкие,
Газельи, кабаньи, дебелые,
Точёные, пышные, хлипкие…
***
Тиран из Турина страшней, чем тиран из Турана,
Поскольку сложней, и в душе его вечная драма.
Он более тонок, чем некий тиран из Турана,
И слишком умён, чтобы мысли о казнях высказывать прямо,
Ведь, как ни крути, а Турин далеко от Турана.
Тиран из Турана грубей, чем тиран из Турина,
Поэтому роли играет без всякого грима.
Казнить так казнить. Беспощадно, кроваво и зримо.
Ведь это не дым от костра, что поднялся – и мимо.
Глубинная Азия вам не предместье Турина.
Солнце
Не заходи за облака,
Ведь ты – источник вдохновенья.
В моих стихах – твоя тоска,
Твоих клочков частицы, звенья.
С тобою, солнце, тяжело,
Но побуждаешь ты к деянью.
Огнём горит моё чело.
И счастье ты, и наказанье.
И Гелиос, и Аполлон
Опасны, как клинок и слово.
Но твой божественный полон –
Любого творчества основа.
Тоска
Бездонная, безграничная,
Безмолвная, безнадёжная,
Кладбищенская, больничная,
Психушечная, острожная,
Жестокая, застарелая,
Коварней, чем море Карское,
Конвейерно-оголтелая,
Присутственно-канцелярская,
Слепая, назойливо-жадная,
Тупая, смертельно-свинцовая
И тошнотворно-нещадная,
Как летом настойка перцовая…
Мы с нею успешно сражаемся
Всем домом, всем кланом, всей нацией
И новой тоской заражаемся,
Как СПИДом иль радиацией.
Причины её устраняются,
Но земли её бесплодные
Всё далее расширяются,
Очам души неугодные.
Чернорабочий
Рабам из «Альянса»,
«Персонала» и «Фьюжена»
Свистать в кулак, и горе мыкать,
И биться рыбою об лёд,
И бедовать, и чёрта кликать –
О, этих дел невпроворот.
Нести вериги, груз, поклажу,
Ярмо, обузу, тяжесть, гнет,
Грузить зерно, кирпич и сажу –
О, этих дел невпроворот.
Возить паллеты в тонну весом,
И ждать, когда обед придёт,
И водку жарить под навесом –
О, этих дел невпроворот.
Ввалиться из кулька в рогожу,
Негодовать, закрывши рот,
Начальству в спину строить рожу –
О, этих дел невпроворот.
Тянуть мучительную лямку,
Как раб, как данник, как илот,
Пока не выкопали ямку –
О, этих дел невпроворот.
И, учинив дебош и драку,
Брести от заводских ворот.
В проулке корчить забияку –
О, этих дел невпроворот.
Свистать в кулак, и горе мыкать,
И биться рыбою об лёд,
И от ножа упасть без крика –
Всех этих дел невпроворот.
***
В половодье – много грязи,
И среди бурлящих вод
Светлый лёд из грязи в князи,
Отрываяся, плывёт.
Он плывет навстречу блеску,
Чтоб растаять навсегда,
А вокруг – восстанье треска
И вода, вода, вода…
Весь он сгинет постепенно,
Но без отдыха вперёд
Горделиво и надменно
Прямо к гибели плывёт.
В половодье – много грязи,
Взбаламучена вода.
А когда из грязи в князи –
Пахнет гибелью всегда.
Коровницкая слобода
Ресницы бедности торчат гнилым забором,
Зеницы бедности провалами глядят.
На ветхую трубу уселся чёрный ворон.
Ресницы бедности торчат гнилым забором,
Калитка хлопает неправильным притвором,
И куры в огород забраться норовят…
Ресницы бедности торчат гнилым забором,
Зеницы бедности провалами глядят.
Жизнь
Красивей снега и огня,
Чернее антрацита ночи,
Печальней мартовского дня,
Бессонней, чем поэта очи,
Травы апрельской зеленей,
Алее летнего заката,
Свежей раннеосенних дней,
Страшней предчувствия расплаты,
Сырее, чем гнилой подвал,
И суше, чем пески пустыни,
Опасней, чем девятый вал,
Душистее чарджуйской дыни,
Патриархальнее дубрав,
Светлей березняков весёлых,
Никчёмнее гражданских прав,
Мрачней тюрьмы, тошнее школы,
Глубоководнее морей,
Возвышенней небес открытых,
Великих пирамид старей,
Скрипучей ведер и калиток,
Интимнее, чем бирюза,
Изысканней японской прозы,
Удушливее, чем гроза,
Сентиментальнее, чем грёзы,
Самозабвенней, чем восторг,
Головоломнее загадки,
Суровее, чем гроб и морг,
Скользливей фразы «взятки гладки»,
Азартней пляски удалой,
Пронзительнее песни томной,
Невозмутимей, чем покой,
Буддийский, внутренний, духовный,
Неизмеримей, чем простор,
Циничнее, чем преступленье,
Безжалостней, чем приговор,
Неистребимей, чем презренье,
Проблемы стержневой трудней
И безусловнее причины,
Слезы бессильной солоней
И глуше совести змеиной,
Абсурдней пустяковых ссор,
Неукротимее, чем страсти,
И постояннее, чем спор,
Что погасить не в нашей власти,
Надрывней, чем натужный стон,
Безумнее, чем развлеченье,
Зачаточнее, чем бутон,
И буреноснее рожденья,
Степенней, чем митрополит,
Безнравственнее, чем блудница…
Она идет, летит, кипит,
А кажется, что только снится.
Её незыблемый закон –
Жестокий, становой, свирепый…
Извечно охраняет он
Её соборы и вертепы.
***
Стихотворенье ни о чём
Напишет разве лишь бездельник,
А груз, который мы влечём,
Избавит нас от слов бесцельных.
Античной Спарты лаконизм
Нам ближе всякого витийства.
Но непременно уклонись
От чёрной догмы византийства.
Мы слов таскаем бурелом,
Напором творчества объяты.
Идут у нас равно на слом
Эпикурейство и догматы.
Огонь
Багровый, буйный, ослепительный,
Стремительный, трескучий, ярый,
Колючий и скоропалительный…
Дай волю – явятся пожары.
Искристый, трепетный, неистовый,
Он невменяем, как влюбленный.
Вот он скользит по полю чистому,
Кромешный, жадный, исступленный.
Он, импульсивно-лихорадочный,
Слепой, извилисто-змеистый,
Танцуя, бьется, как припадочный,
Над местностью туманно-мглистой.
И расцветает над обыденным
Прекрасней всех цветов на свете.
Ошеломляются уведенным
Его свидетели, как дети.
Мы, люди, все огнепоклонники,
Пусть даже в сердце – пепел серый.
Душа на огненной гармонике
Играет и не знает меры.
Мы рады силе ослепительной,
Нас так и тянет порезвиться,
Как будто можно осчастливиться
И выхватить перо жар-птицы.
Сон
Гиены, крысы и шакалы
Сидели чинно за столом,
Спокойно полнили бокалы
Кроваво пахнущим вином.
Гиены, крысы и шакалы
Решали мировой вопрос,
И перси уличной шалавы
Им на подносе волк принес.
Гиены, крысы и шакалы
Решили: надо больше грызть,
Чтобы избегнуть смертной кары
И чтоб не слышать слова «брысь».
Гиены, крысы и шакалы
Недавно вычистили морг.
Разбогатели небывало,
Открыв международный торг.
Гиены, крысы и шакалы
Легально сняли этот зал.
Они в восторг пришли немалый,
Крича: «Да здравствует оскал!»
Гиены, крысы и шакалы
Решали мировой вопрос
И кровью полнили бокалы,
Хлебая ложками понос.
Гиены, крысы и шакалы
Речами сотрясали зал,
И грянул в воздухе фекальном
Аплодисментов бурный шквал.
Борода
Библейская и ассирийская,
Боярская и самурайская,
Негроидная и арийская,
Ацтекская или малайская,
Верленовская и толстовская,
Платоновская и Сократова,
Стрелецкая и пугачевская,
Правителя или оратора,
Козлиная, клинообразная,
Дощечкой, веником, лопатою,
Бомжово-нище-безобразная,
Всклокоченная и патлатая,
Приглаженная и ежистая,
Приподнятая и понурая,
Рудая, угольно-смолистая,
Блондинистая или бурая…
И я имел когда-то бороду –
Красы мужской первоначало,
Но хороша она лишь смолоду,
А в сорок – сущее мочало.
***
Раскинул Бог во все концы
Для неудачников дворцы.
Любой шалаш, любой сарай
Хорош и благостен, как рай.
Спи хоть в собачьей конуре –
Увидишь солнце на заре.
И лес тебе принадлежит –
Осина для тебя дрожит,
Иголки стелют мягкий плед,
Растет брусника на обед.
На сером камне у реки
Сиди, не ведая тоски.
Смотри на волны, на расцвет
И не страдай, что счастья нет.
Ведь главное, чем мир хорош,
Ни у кого не отберешь.
Биография
Не под своей звездой родился,
Не на своей жене женился,
Не в той эпохе прожил век,
Не в той стране свершил пробег.
Не тем, чем надо, возмущался,
Не от того вина качался,
Всю жизнь ценил не тех людей
И умер смертью не своей.
В обличье собственном томился
И будто бы всю жизнь стремился
Перечеркнуть свой гороскоп,
И был в чужой положен гроб.
Носы
Тяжёлый, кряжистый, огромный,
Миниатюрный будто кнопка,
Базарно-наглый, кротко-скромный,
Но весь блестящий, как обновка,
То серый, то красней малины,
То бледно-белый, то как слива,
Бульдожий, хищно-ястребиный,
Порой приплюснутый на диво,
Грушеобразный, крючковатый
Иль наподобие ботинка,
Округло-гладкий, шишковатый,
Картошиной или горбинкой,
Аттический или славянский
Иль монголоидный отчасти,
Чиновничий иль хулиганский –
Любой иметь большое счастье.
Но у майора Ковалёва
По произволу малоросса
Не стало вовсе никакого,
И начал он гулять без носа.
А нос его и не заметит –
Какое до майора дело?
Ведь если нос в министры метит –
Ему чихать на наше тело.
Ректор
Пародия на черный пиар
Тихий-тихий, будто крот,
А чиновник важный –
Лихоимец, живоглот,
Хапунец продажный.
Подкуп, мзда, посул, бакшиш –
Для всего есть тара.
Оттого и не голыш,
Что не без хабара.
Он, понятно, нагловат,
Но не будь бараном:
Он с тебя, конечно, брат,
Спросит чистоганом.
Что кипишь? Гони бакшиш,
А иначе – крышка:
Всю карьеру просвистишь,
Пропоешь, парнишка.
Судит он не по уму,
Судит по карману.
Без хрустов идёшь к нему –
Будто волк к капкану.
Для колес нужна в пути,
Знаешь сам, подмазка.
С пустотой к нему войти –
Потерпеть фиаско.
Неудача, крах, завал –
Не в твоем уставе.
Если ты к нему попал –
Помни о приправе.
Удар, еще удар…
Бойцовский, крепкий, полновесный,
Молниеносный, жесткий, грубый…
Трепещут щеки-занавески
И как фарфор дробятся зубы.
Опять удар – уже обманный,
Ошеломляюще коварный,
И смерти, как небесной манны,
Ждет жертва от судьбы бездарной.
Ну кто же так перестарался?
Не скажешь, где глаза, где брови.
Они ушли, а он остался,
И между стульев лужа крови.
***
Зарницы – электрическая кровь.
Прекрасна этих вспышек немота.
Они безумствуют, но вновь и вновь
Их поглощает ночи темнота.
О, сколько их, ушедших в темноту,
Как строчки ненаписанных поэм!
Я так люблю читать их немоту,
Что кажется, как будто сам я нем.
***
Пока не пропали зарницы,
Записывай строки в блокнот.
Пиши до последней страницы –
Сам чувствуешь: тьма настаёт.
Заполни ничтожные сроки
Волненьем последних страниц,
Пиши свои лучшие строки
При свете мгновенных зарниц.
Докажешь, что ты не бездарен
И что-то подвластно тебе,
А главное: будь благодарен
Своей бесфонарной судьбе.
Дай Бог, если ты напророчишь
Удачу на глади страниц –
Останется дрожь этой ночи
И творческих этих зарниц…
Дождь
Безостановочный, бессменный,
Неумолимый, беспросветный,
Шальной, стремительный, мгновенный,
Тоскливо-въедливый, приветный,
Обломный, пробивной, проточный,
Стеклянный, ртутный, остро колкий,
Звонкоголосый, звучно-сочный
Иль моросящий втихомолку,
Ничтожный, вялый, пустяковый,
Животворящий, плодотворный,
Седой, серебряный, медовый,
Парной, ознобчиво-холодный…
Проходят все дожди на свете,
Сменившись мразом или зноем.
Прошел и дождь ветхозаветный,
Оставив жить семейство Ноя.
Вот-вот – и небо станет ясным,
Благое пожеланье – вещим,
Над небом празднично- прекрасным
Крутая радуга заблещет.
***
Мы не достойны много знать,
Вселенная – не наш цветник,
И нашей мыслью не обнять
То, чем наполнен краткий миг.
Что делать нам? Куда уйти?
В самих себе творить миры?
Но в глубь такую нет пути –
Рассудка призрачны дары.
Нам остаётся только высь –
Иначе в плен возьмёт тоска.
Не возгордись, но вознесись –
Быть может, покоришь века.
Пир
Хмельной, зазвонистый, безумный,
Разгульный, пышный, развесёлый,
Искристый и широкошумный…
А рано утречком – тяжелый.
Лукулловский, великолепный,
Триумф отрады и веселья…
Но после возгласов хвалебных
Приходит горькое похмелье.
А жизнь – увы – не бесконечна
И завершается напастью…
Как лаконично, скоротечно
Взаймы полученное счастье!
И всё же что за жизнь без пира…
Хоть завтра буду я усталым,
Прославит радостная лира
Веселье, дружбу и бокалы!
***
Мир полон стен, углов, границ,
В нём торжествует невозможность,
И пирамид, могил, гробниц
Невозмутима непреложность.
Кто древний хаос заковал
И рабство объявил законом?
Не лучше ли девятый вал
И смерч под бурным небосклоном?
И кто придумал подчинить
Рассудку волю непогоды,
Подённым рабством заменить
Беду отъявленной свободы?
Аплодисменты
Восторженные, исступлённые,
Холодные, скупые, вялые,
Настойчивые, непреклонные,
Разреженные и усталые,
Упругие, неудержимые,
Пристойно-жидкие, тщедушные,
Престижные, незаменимые,
Обманные и простодушные,
Трескучие, тупые, шквальные,
Подобострастные, казённые,
Озлобленные и обвальные,
Порою - одухотворённые,
Подавленные, невесёлые,
Но всё-таки необходимые,
Чугунно-гулкие, тяжёлые,
И ,как резина, растяжимые…
Мы таем все под комплиментами,
А жизнь – короче чем пословица.
Пройдёт она аплодисментами,
Плитой гранитною накроется.
***
Снежинки – Божьи письмена,
Святая тайнопись природы…
Но кто сказал, что белизна
И грязь земная – антиподы?
Без почвы – чёрного сукна –
Неинтересна белоснежность,
И приедается она,
Как утомительная нежность.
Но так хорош снежинок бег,
Когда земля им непокорна…
На чёрной грязи – белый снег,
Как белый день – за ночью чёрной.
Хаос
Первозданный, беспредельный,
Вечный, тёмный, мрачный, дикий,
Беспощадный и бесцельный,
Всех стихий творец великий,
Как страшат твои зиянья –
Мироздания исподы!
Кто придумал в назиданье
Просвещённые свободы?
Бесконечное пространство –
Что огромная могила.
Хоть не вечно постоянство,
Но всегда дробятся силы.
Эти силы роковые
Так и рвутся в исступленье.
Неужели у стихии
Бесконечно расчлененье?
Жизнь – всего лишь колыханье
Меж Эребом и Эфиром…
Мы стоим, тая дыханье,
Над несчастным нашим миром.
Иней
Лазурный, солнечно-искристый,
Молочно-белый и хрустальный,
Густой, махровый, волокнистый,
А как задел – тотчас обвальный.
Порою колкий, игловатый,
Но в колкости – игристо-нежный…
Его арбузным ароматом
Дыши, как воздухом надежды.
Умей ценить земные чары –
Такие дни бывают редко.
Зачем-то нам дана в подарок
Жизнь, как серебряная клетка.
Абсурдистское
Фигли-мигли, крокодигли,
Злые вьюги горячи,
В языке – одни артикли,
В кошельке – одни ключи.
Через облачные джунгли
Пробирается луна.
Кто летит? Комар ли? Жук ли?
Не пробудится страна.
Усыпил Морфей обиды,
Наточил мясник ножи,
По двору идут хасиды,
На вокзале спят бомжи.
Фигли-мигли, крокодигли,
Скоро нам лежать в земле.
Бесы в форточку проникли,
Так и пляшут на столе.
Почему никто не верит,
До чего же лёд горяч?
Поскорей откройте двери,
Шапки прочь – идёт палач .
Фигли-мигли, крокодигли,
Не стесняйся – волком вой.
Если образы возникли,
Значит, ты ещё живой.
Ты проснёшься утром рано,
Как всегда, услышишь ложь
И горячего бурана,
Будто водочки, хлебнёшь.
Наши принципы поникли,
Обесценилась душа,
Фигли-мигли, крокодигли,
Жизнь не стоит ни гроша.
Голова
Миниатюрная, массивная,
Плюгавая и величавая,
Черноволосая и сивая,
Плешивая или кудрявая,
Бедовая и забубённая,
Маститая и многодумная,
Безмозглая и пустозвонная,
Мякинная или чугунная,
Маниловская и ноздрёвская,
Таможенная и хозяйская,
Чубайсовская, березовская,
Бандитская иль разгильдяйская,
Учёная и президентская,
Порой с прожилкой философскою,
Фельдмаршальская иль кадетская,
Епископская иль поповская…
И сатирессы, и красавицы,
И дураки, и даже гении
Её всегда сберечь стараются
Из чувства самосохранения.
Но если к ней отнёсся бросово,
Совсем не так, как полагается,
Орехом трескает кокосовым,
В петле намыленной качается.
Триолет
Сон, работа и еда,
А в конце – сырая яма…
Неужели навсегда
Сон, работа и еда?
Дождик льёт, идут года
Быстротечно и упрямо…
Сон, работа и еда,
А в конце – сырая яма.
Волосы
Пшеничные, аспидно-чёрные,
Песочные, золотистые,
Курчавые, непокорные,
Шерстистые, шелковистые,
Каштановые, линялые,
Горчичные, пепельно-серые,
Рассыпанные, усталые,
Застенчиво-оробелые,
Бесцветные, огненно-рыжие,
Седые и тускло-медные,
Ночные, кудлато-бесстыжие,
И полные сил, рассветные,
Дневные, приглаженно-строгие,
Вечерние, ставшие хилыми,
Какими-то даже убогими,
Пропащими и немилыми…
Кто в души вглядеться отважится?
Забудьте общенье с гадалками
Так явственно волосы кажутся
Развёрнутыми шпаргалками.
***
Стена обстоятельств стоит на пути,
Её не объехать, не обойти.
Хоть бейся о камень обиженным лбом,
Хоть строй у стены комфортабельный дом.
Сияет ли солнце, горит ли луна –
Стоит и стоит предо мною стена.
Хоть выкопай прудик и сад насади…
Но дальше нет смысла – стена впереди.
Года пролетят – и придёт тишина,
Стена обстоятельств не будет нужна.
Досада с обидой исчезнут как дым:
Все стены, заборы, препоны – живым.
И вот я укрыт не какой-то стеной –
Земля надо мной и плита надо мной.
Запахи
Бальзамический, духовитый,
Вязкий, вкрадчивый, неизгладимый,
Восхитительный, ядовитый,
Крепкий, кислый, необъяснимый,
Влажный, сытный, густой, горчащий,
Едкий, вяжущий, знойный, жадный,
Отрезвляющий, животворящий,
Тошный, тяжкий, назойливо смрадный,
Зимний, летний, осенний, вешний,
Терпкий, приторный, пресный, пряный,
Экзотический и нездешний,
Завлекательный и дурманный,
Неотступный, парной, благодатный,
Хвойный, хлебный, медовый, жасминный,
Земляничный, гвоздичный и мятный,
Винный, чайный, грибной и полынный,
Нежный, липкий, колючий, тревожный,
Чистый, чудный, ядрёный, коварный,
Раздражающе невозможный,
Сумасшедший, дразнящий, кошмарный…
Запах добрый, как светлая фея,
Запах злой, как на теле язва,
Запах молодости легковейной,
Запах старческого маразма…
Эфемерный пахучий гербарий
В свой музей подсознанья сдавая,
Ты поймёшь, что без тлена и гари
Тот набор обойдётся едва ли.
Из философских легенд
Когда вселенская материя
Перерастала в божество,
Эоны линией отмерили
Границы зыбкие его.
Границы духа и материи
В густой закутаны туман…
Не потому ли мы поверили,
Что жизнь есть сон, а дух – обман?
Не будет лучшее потеряно,
Ведь в грязь упрятано зерно…
Где божество, а где материя?
Нам, грешным, ведать не дано.
Старость
Болезненная, безотрадная,
Плюгаво-дряхлая, ворчливая,
Порою свежая, опрятная,
Но всё же серая, унылая.
И даже если запоздалая –
Всегда суровая, жестокая,
Придирчивая, одичалая
И очень часто одинокая.
Она – увы – всего живущего
Необходимое условие,
Отрезок нашего грядущего,
А также к смерти предисловие.
Лишь не боящийся трагедии,
Отважный или легкомысленный
Сгорает праздничной ракетою
Над общей массой многочисленной.
Не будет он дрожать от робости,
Не сможет он дожить до старости…
Хоть на краю угрюмой пропасти
Ему подай любви и ярости.
***
На пьедестале сидит воробей.
Больше там нет никого, хоть убей.
Раньше стоял здесь гранитный кумир.
Кто это был? Митридат? Или Кир?
Или лихой командир на коне?
Память слаба, да и что она мне!
Где он теперь, тот гранитный кумир?
Рядом – фонтан, за фонтаном – сортир.
Клумбы цветут, и душистый табак
Нюхают двое бездомных собак.
Катамараны плывут по пруду.
Девочка в клетке несёт какаду.
По тротуару ползёт муравей.
На пьедестале сидит воробей.
Труд
Тупой, занудный, беспросветный,
Однообразный и бесплодный,
Постылый, рабский, неприметный,
Уму и сердцу неугодный,
Невыносимый, подневольный,
Бесплодный, горький, безотрадный,
Пустой, копеечный, бездольный,
Гнетущий, каторжный, надсадный,
Напрасный, тщетный, суетливый
И титанически ничтожный,
Бесперспективный и тоскливый,
Мучительный и безнадёжный,
Безвыходный, воловий, грубый,
Неблагодарный, подъяремный…
А жизнь дубасит прямо в зубы
И леденит тоской тюремной.
Сон
В душе, назначенной на слом,
Шевелит лодочник веслом.
Наверно, лодочник – Харон,
А если нет, так кто же он?
Лежу в кровати, чуть дыша…
Куда отправится душа?
Что делать после похорон?
И почему во мне – Харон?
***
Добро и ложь – увы – сродни:
Плодят уступчивость они.
А уступил хотя бы раз –
Свет солнца для тебя погас.
Не хочешь – не твори добро:
Оно как ножик под ребро.
Безликим будешь, как сапог,
Съедобным станешь, как пирог.
Добро творящий не любя
Погубит самого себя.
Будущее
Где будущее? За горами?
Иль за тайгою вековой?
Или за дальними морями,
Где в тёплый берег бьёт прибой,
И где пирамидальный тополь
Нагретой шелестит листвой,
И возвышается Акрополь
Над ежедневной суетой?
Иль, может быть, оно в Париже?
А не видать такой судьбы –
Пусть будет где-нибудь поближе,
Там где брусника и грибы.
Мечтай, мечтай… Мечтать и надо,
Пока совсем не надоест.
Что впереди? Тайфун? Торнадо?
Экватор или Эверест?
Или хотя бы просто лодка,
Кустарники да камыши,
Да удочка, да рюмка водки,
Да разговоры для души.
Была мечта, да отмечталась!
Синица ценится в руке.
Где будущее затерялось?
В каком далёком далеке?
Но нет, оно не за горами.
Пора признать, не морща лоб:
Оно в обычной рыжей яме,
В которую опустят гроб.
Однажды встретившись с распадом,
Забудь заветные мечты,
Ведь наше будущее рядом –
У самой городской черты.
Возвысится над неофитом
Не айсберг и не Эверест –
Прямоугольник из гранита
Или простой дубовый крест.
Покорность
Немая, трепетная, кроткая,
Безропотная, непритворная,
Подобострастная и робкая,
Постыдно-рабская, позорная,
Послушная и боязливая,
Почасовая и подённая,
Невозмутимо терпеливая…
Приобретённая? Врождённая?
К любым пощёчинам привычная,
С расчётом и подчас доходная,
А если вдуматься – трагичная,
Поскольку всё же безысходная,
Неодолимо безответная,
Как расписанье регулярная…
И вянет личность неприметная,
За униженья благодарная.
Карфаген
Для чего воевал Ганнибал?
Для того ль, чтоб Баал процветал?
Чтобы разом детей до трехсот
Убивали, как жертвенный скот?
Чтоб ребёнка отдавшая мать
Не могла ни стонать, ни рыдать?
Чтоб стоял и стоял Карфаген
В блеске золота храмовых стен
За могучей тройною стеной,
Возведённой кровавой ценой?
Много стрел пролетело и дней…
Карфаген – это груда камней.
Лишь фигуру богини Танит
Для потомства земля сохранит.
Лишь Танит…Но её, как на грех,
Изваял не пуниец, а грек.
Вьюга
Бездомная, злая, слепящая,
Порывистая, мятежная,
Неистовая, леденящая,
Порой обольстительно-нежная,
Строптивая, белогривая,
Игольчатая,трескучая,
Капризная, вольнолюбивая…
За что ты меня так измучила?
Я знаю, что ты обаятельна,
Но больно уж ты вероломная.
Я должен с тобой обязательно
Пройти это поле огромное.
За полем – сторожка и кладбище,
Болото, что названо Чёртовым…
Мы больше не ссоримся? Ладушки!
Ласкай же ты белым по чёрному…
Государственная авантюра
Самоубийственная, дерзкая,
Порой увенчанная славою,
Всегда по- своему злодейская
И – хочешь иль нет – кровавая,
А если так – всегда преступная,
Пусть даже великодержавная,
Но только изредка подсудная –
Когда объявлена бесславною,
Кому-то сильно пустословится –
Он упоён речами длинными,
И где-то заговор готовится
Каким-то новым Катилиною.
***
Как надоела глубина,
Идей подводная дремучесть…
Я так устал, и так нужна
Иная, солнечная участь.
Но над вершиною холма
Сияет солнце слишком знойно,
Посмотришь – так сойдешь сума,
И ветер веет беспокойно.
А вот в низинке – благодать,
Лужаек мягких позолотца,
Такие милые болотца,
Что языком не передать.
Край небольшого городка
И переулок тупиковый…
Но здесь уже берет тоска
В свои мертвящие оковы.
Свинья купается в пыли,
Кудахчут куры у забора,
Густой крапивой поросли
И пустыри, и груды сора.
Я этих мест не прокляну,
Но не по мне такая участь.
О, поскорей бы в глубину –
Я так люблю её дремучесть!
***
Не убьешь – не проживешь.
Каждый день мы убиваем
Глупость, мудрость, правду, ложь,
И живём, и не страдаем.
Убиваем скуку, лень,
Трудолюбье убиваем…
Убиваем каждый день,
И живём, и не страдаем.
Не убьешь – не проживешь.
Жизнь нам видится не раем.
Будто муху или вошь
И любовь мы убиваем.
Веру в лучшее убьем
И надежду похороним,
Без иллюзий проживем,
Божеству найдем синоним.
Не убьешь – не проживешь.
Каждый день мы убиваем,
А раскаянье есть ложь –
Мы об этом твёрдо знаем.
Жизнь недолгая у лжи –
Быстро след её простынет.
Исчезают миражи –
Остается лишь пустыня.
Не убийца – это ноль,
Бросьте зряшное витийство,
А деянье – это боль,
А деянье есть убийство.
Лишь философ не убьет
И лентяй не убивает,
Но мыслитель не живет,
А бездельник дни кропает.
В одну из эпох
Убиты послы, и нарушены клятвы.
Алтарь осквернен, но в почёте – базар.
Работай как вол – урожай после жатвы
Бессовестный дилер сгребет в свой амбар.
Фонарь Диогена не высветит верность –
Здесь друга зарежут за новый «стинол»,
И в суетном мире царит одномерность:
Всеобщая мера – фальшивый обол.
Сидят крючкотворы в присутственном месте
И деньги стригут у печальной вдовы…
А вы говорили: «Хорошие вести
Нас ждут впереди»… Как же вы не правы!
Тиран околел, и командою «вольно»
Расслаблен наш век, и забылся кошмар,
И всё бы терпимо, но грустно и больно
Смотреть, как весталка идет в лупанар.
Бред
Беспокойный, нелепо-бессвязный,
Непрестанный, угарный, тяжелый,
Лихорадочный, несуразный,
А порою предательски голый.
Но еще: сладострастный, блаженный,
Жаркий, пламенный, томный, юный.
И в бреду этом нощно и денно
Сквозь невнятицу слышатся струны.
Отрывок
…Всю жизнь мечтал узнать об этом.
Узнал. Но знанию не рад –
Он как дождь перед рассветом
Всегда приходит невпопад.
Я видел сон: маркиз де Сад
Пришёл зачем-то в детский сад.
Вот так и знание приходит,
Как поутру незваный гость,
И долго в сердце колобродит
Или стоит как в горле кость…
Мечта
Дерзновенная, вольнолюбивая,
Легкокрылая, своенравная,
Недоступная, горделивая,
Беззаконная, противоправная,
Ослепительная, хрустальная,
Неоформившаяся, смутная,
Нескрываемая и тайная,
Вековая или минутная,
Ветрогонная и бесшабашная,
Вредоносная и тлетворная,
А порою садистская, страшная,
Грязно-серая, угольно-чёрная…
Вот дела, господа заседатели!
Жизнь устроили вам невеселую.
Переполнены наши мечтатели
До краев сумасбродной крамолою.
***
Пустеют улицы, дома,
Страна огромная пустеет,
Ума пустеют закрома,
Места пустеют на постелях.
Всё меньше нас, и в нас самих
Опустошенье торжествует.
Бесенок скепсиса на миг
Заглянет и поозорует.
Куда ни кинь, веди видны
Исчерпанность и завершённость.
Сиди и дни былой весны
Перебирай заворожённо.
Потом увидишь сладкий сон,
В античность получая визу,
Чтоб ценности былых времен,
Как бусинки на нитке, низать.
Ужас
Нечеловеческий, панический,
Томительный, невыразимый,
Мистический и пиитический,
Великий и непобедимый,
Маниакальный, неосознанный,
Слоистый, темный, многосложный…
Вся жизнь наполнена угрозами,
А суть угроз порой ничтожна.
Он не родня житейской трусости,
Он будто вырвался из Стикса,
Он не дитя душевной узости,
А страшный выкормыш инстинкта.
Глядит из чащи заболоченной,
Как динозавры допотопный,
Стоит в обложках позолоченных,
Произведеньем многотомным…
Стихийный, умопомрачительный,
Перед фетишем раболепный,
Молниеносный, сокрушительный…
Посмотришь – и душа ослепла.
Перед его угрозой «мнимою»
Фрейдизм покажется витийством.
Его излечишь только гибелью:
Кондрашкой иль самоубийством.
Тост
Невелики возможности стакана –
Они поменьше, чем у океана,
Однако и великий океан
Не бесконечен, так же как стакан.
Стакан разбит – и больше нет стакана.
Не такова ль судьба у океана?
Исчезнет и Великий океан,
Ведь он не вечен, так же как стакан.
Чтоб не грустить о доле океана,
Испробуем возможности стакана.
Поднимем этот маленький стакан –
Нам всё равно не выпить океан.
Воспоминание об урагане
Весёлое самоубийство
Бегущей к берегу волны,
Деревьев пышное витийство
Средь потрясённой тишины,
Афиши, сорванные с тумбы,
В щепу разбитые мостки,
И на асфальте возле клумбы
Осыпанные лепестки,
Бегущий будто от террора
По тротуару пешеход,
И вмиг лишившийся забора
Ликёроводочный завод,
И памятник, торчащий глупо
Стихии Божьей напоказ,
И сброшенный на землю купол
За три столетья в первый раз.
Боль
Невыносимая, зудящая,
Живая, лютая, грызучая,
Закоренелая, щемящая,
Игольчатая, едко-жгучая,
Ползучая, на части рвущая,
Пронзительная,исступлённая,
Как пресс тяжёлая, гнетущая,
Открытая и потаённая,
Тупая, острая, шершавая,
Безвыходная, окаянная,
Всю жизнь изъевшая отравою
И методично беспрестанная…
Хоть боль – сигнал о нашей хрупкости,
Напоминание о смертности,
Она кому-то служит рупором
И учит спеси и надменности.
Высокомерие страдающих
Под стать таланту или гению,
Оно отнюдь не осуждается,
А вызывает восхищение.
Трагедий ежедневных зрители,
Страданьями мы не унижены.
На стержень боли изнурительной
Века истории нанизаны.
***
Что может быть прекраснее пожара
Зимой морозной под сияньем звёзд!
Игрой многоязыкого кошмара
Озарены деревня и погост.
Никто не скажет: это некрасиво.
Но люди остаются без гнезда.
Что для кого-то – пламенное диво,
То для другого – страшная беда.
Ну что ж – не грех склониться пред бедою,
Уважить, посочувствовать, помочь…
Но как роскошно пламя золотое
В морозную искрящуюся ночь!
Смех
Колокольчатый, хрустальный,
Заводной, неугомонный,
Инфантильный, инфернальный,
Грубый, гулкий, приглушённый,
Жидкий, жирный, звучный, сочный,
Гомерический, гортанный,
Наглый, приторный, порочный,
Ядовитый, деревянный,
Мягкий, мелкий, долгий, дробный,
Едкий, буйный, торопливый,
Истерический, утробный,
Переливчато-журчливый,
Саркастический, надменный,
Беспощадный, обнажённый,
Непритворный, откровенный,
Громовой, непринуждённый,
Заразительный, бесстыдный,
Беспричинный, безмятежный,
Торжествующий, обидный,
Ярый, спелый, свежий, нежный,
Гармонический, певучий,
Дерзкий, дикий, напряжённый,
Несмолкаемый, могучий,
Дружелюбный, многозвонный…
Жизнь без смеха – вот потеха!
Для чего она даётся?
Не видать тому успеха,
Кто над жизнью не смеётся.
Будут раны и обманы,
Огорченья и страданья,
Но царевна Несмеяна
Не пример для подражанья.
Боль для смеха не помеха –
Горе может шутки множить.
Только смерть сильнее смеха,
Но над ней смеются тоже.
Ностальгия
Затерялся в лесах колокольный звон,
Затерялся в пространстве мой лучший час.
Позабыты лучшие из имён,
Стали прахом достойнейшие из нас.
Над старинными башнями – красный закат,
Рядом путь лежит в Невозврат-страну.
В той стране есть град – стольный град Невозврат,
В стольном граде есть Невозврат-авеню.
А на той авеню, куда ни взгляну,
Всё стоят себе невозврат-дома,
И святой Невозврат озирает страну
С постамента без шапки – зима не зима.
Там в подъездах домов – невозврат-разврат,
А на кладбищах – невозврат-трава,
И цветущий сад – это сад-невозврат,
И бормочет поэт невозврат-слова.
Невозврат-ледокол там ломает лёд,
Невозврат-леденец там хрустит во рту,
И спешит в тайгу невозврат-вертолёт,
Невозврат-любовь унося на борту.
Смотрят фикусы с невозврат-окон,
Невозврат-вином всяк кто хочет пьян,
И стирают пыль с невозврат-икон,
Контрабандой плывущих за океан.
Юстиция
Стоит Юстиция с весами,
В глухой повязке на глазах,
А мимо с серыми узлами
Проходит женщина в слезах.
Стоит Юстиция под снегом,
Под жгучим солнцем и дождем…
А Колька Зот с хромым Олегом
Очистили соседний дом.
Осуждены рабы порока
И долго париться должны.
Но перед вечностью жестокой
Порок с невинностью равны.
За гробом – мрак и неизвестность,
Над холмиком – рябины ветвь…
А что я получу за честность,
Ты мне, Юстиция, ответь?
Молчит Юстиция, как рыба,
Её лицо белей чем мел…
Невдалеке бушует рынок
Где произвол и беспредел.
Молчит она, не отвечает,
Стоит, как стражник на часах.
Она весь век права качает
На каменных своих весах.
Фемида, Истина, Эквитас…
Мы все боимся низко пасть,
Но если дело шито-крыто,
Всегда предпочитаем красть.
***
Человек в глухой ночи
Потерял свои ключи.
Что же делать? Как же быть?
Петь сиреной? Волком выть?
Тридцать градусов мороз,
И с кого какой же спрос…
Ворон каркает в ночи.
Не нужны ему ключи.
Он бездомный, он ничей –
Обойдется без ключей.
А несчастный человек
Мнет ногами белый снег.
Он стоит под фонарем,
А фонарь глядит царем.
Хоть безмолвствуй, хоть кричи –
Не отыщутся ключи.
***
Горит во сне и не сгорает
Ликероводочный завод.
На крыше ветхого сарая
Березка юная растет.
А во дворе – как на погосте:
Ограды, холмики, кресты…
О, скольких здесь почили кости!
Настанет час – умрешь и ты.
Зловеще каркают вороны
Над непокрытой головой,
И ждет тебя ладья Харона
У эстакады гробовой.
Но окна старого фасада,
Сопровождая в мир иной,
Горят, как будто так и надо,
Неопалимой купиной.
Четверостишие
Во дворе стоят паллеты –
Монументовы подобья,
И мне кажется, что это –
Бывших грузчиков надгробья.
***
Набрав брусники, клюквы и грибов,
Я заблудился – надо же случиться,
Как в поисках размеров, рифм и слов
Поэт порою может заблудиться.
Замусоренный низенький лесок.
Бурьян. Обломки старого комбайна.
Я шёл и шёл – и вот забрёл случайно
Туда, где раньше черпали песок.
Я там увидел, как непрочна твердь
И как зыбучесть вечная упряма.
Напомнив мне, что неизбежна смерть,
Зияла меж кустов большая яма…
***
Миропорядок или лотерея?
Гармония вселенной или случай?
Зовёт ли утопиться Лорелея?
Поёт сирена? Или ветер веет,
Играя звонко порослью дремучей?
Свобода воли или власть догмата?
Кто мы такие – боги или куры?
Где жизни смысл? Законна ли расплата?
Жди с замираньем шаха или мата,
Но сам умей передвигать фигуры.
Что, если жизнь – всего лишь жеребьёвка?
И цель её в большом вселенском гаме
Скромна, как муха на оконной раме?
Но бьётся сердце, как у жеребёнка,
Который чует волю под ногами…
Тишина(I)
Безгласная, бездыханная,
Бездонная, необъятная,
Лесная, степная, барханная,
Тревожная, благодатная,
Арктическая, ледовая,
Упорная, непреклонная,
Чугунная и свинцовая,
Гранитная и бетонная,
Мертвящая и смиренная,
Как после Мамая иль Батыя,
Непрочная и мгновенная,
Пожаром иль взрывом чреватая,
Бесстрастная, безмятежная,
Мучительная, бессонная,
Фатальная, неизбежная
И с ужасом сопряжённая…
Спеши загадать желание,
Пока она звездопадная,
Ведь мир – это зал ожидания,
А сердце – такое жадное…
Тишина (II)
Орфеева и олимпийская,
Оцепенелая и чуткая,
Трагическая и буддийская,
Баюкающая и жуткая,
Аджимушкайская, подземная,
Лазурно-ясная, небесная,
Докучная и беспроблемная,
Частичная и полновесная,
Застенчивая , душно-грязная,
Лесная, воздухообильная,
В работе иль уютно-праздная,
Круизная иль могильная,
Подчас больничная, постельная,
Вся в белизне, но с думой черною,
А для кого-то – предрасстрельная
С надеждой самой иллюзорною,
С надеждой, всё ещё заманчивой,
Дразнящей, трепетной, чарующей,
Ведь греет огонёк обманчивый,
В глубинах сердца озорующий.
***
Иду от замысла к предмету –
Так не положено поэту.
Я мир творю из головы
И только так могу, увы!
Иду от каталога к звёздам,
От скорбной памяти – к погостам,
От словаря иду к страстям,
Иду от общего к частям.
Энциклопедий пыль седая
Всегда поможет мне, я знаю.
Отрою книгу наугад –
И мысль пришла, и я ей рад.
И эту мысль я не откину…
Как сотворил Зевес Афину,
Так я творю из головы
И только так могу, увы!
Катастрофа
Порой она фатальная,
Порой она случайная.
Локальная, глобальная
Но всё равно печальная.
Торнадно-черноокая,
Небесно-лучезарная,
Она всегда жестокая,
Губительно-кошмарная.
Беда монументальная
На постаменте ветреном.
Безжалостность хрустальная
При погруженье медленном.
Дорогою неторною
Змеится, извивается,
Рукою гроботворною
Стереть нас в прах старается.
То Парфеноном взорванным
В людскую память врежется.
То задымит Чернобылем,
То выльет яд невежества...
Цвета Севера
Умберто Эко
Серое, зелёное и синее –
Севера цветная благодать.
Не представить жёлтого без инея,
Красного без дрожи не видать.
Серое, зелёное и синее –
Я к другому вроде не привык.
Лишь под тонкой трепетной осиною –
Как тарелка, рыжий боровик.
Серое, зелёное и синее…
Нет ни алых роз, ни бурых скал,
Нет ни олеандра, ни глицинии…
Лишь бруснику я весь день искал.
Серое, зелёное и синее…
Красное придется разжигать.
Горизонт – зубчато-ровной линией,
А в душе покой и благодать.
Серое, зелёное и синее
Млеет, и трепещет, и парит…
Что нам в алой розе, кроме имени,
Если даже рукопись горит!
Ярость
Упорная, упрямая, холодная,
Горячая, восторженная, бурная,
Злорадная, порою благородная,
Мучительная или же бравурная,
Пронзительная или приглушенная,
Могучая иль мелочно-ничтожная,
Открытая иль глухо затаенная,
Простецкая иль сумасбродно сложная…
Она почти всегда незавершённая,
Но требует немедля завершения,
Как будто дело навсегда решённое, –
Чтоб кровью было залито горение.
Беспечность – серебро, а ярость – золото,
Взъярился – не мирись и не увиливай.
О, сколько их, штыками недоколотых
И ржавою пилою недопиленных!
И где ж тогда недоставало ярости?
У Колчака? Шкуро? Иль Буденного?
Недоживали в ярости до старости,
До возраста ярились полуденного.
Но время шло – и вот поля сражения
Катком асфальтировочным закатаны,
И ярость умерла от унижения,
В бетон единомыслия впечатана.
***
Буффон, паяц, комедиант,
Дед балаганный – вот кто ты!
На мелочь разменял талант
И осмеял свои мечты.
Комедиант, паяц, буффон…
Финтить надумал, так финти
И пуговицу, как бутон,
На ярком пиджаке верти.
Комедиант, буффон, паяц…
Не свой салтык, Федот не тот…
А смерть зубами клац да клац,
Знать, без добычи не уйдёт.
Небо
Низкое, возвышенно-глубокое,
Аспидное, бурое, медовое,
Радостное, скорбное, далёкое,
Пепельное, сизое, багровое,
Хмурое, тревожно-непроглядное,
Радужное, синее, зелёное,
Тихое, сердитое, нарядное,
Белыми кудрями испещрённое,
Вороное, жёлтое, хрустальное,
Звёздное, закатное, рассветное,
Кроткое, сочувственно-печальное,
Сонное, немое, безответное,
Золотое, зрелое, полдневное,
Сморщенное, дряблое, усталое,
Грозовое, дикое и гневное,
Плачущее, стылое и талое…
Велики владения Урании
И безмерны мощь и обаяние.
Небо мы пока что не изранили:
Сделать это мы не в состоянии.
Смогом, дымом, выхлопами чёрными
Травим мы своё существование,
Но сотрёт деяния позорные
Небосвода ясное сияние.
Атмосфера
Густопсовая, затхлая, душная,
Отупляющая, тлетворная,
Деловая, весёлая, дружная,
Задушевная, плодотворная,
Леденящая, накалённая,
Бесконтрольная, подцензурная,
Буреносная, вкрадчиво сонная,
Образцовая и бравурная,
Ожидательная, чреватая
Революцией иль Реформацией,
Расщепленьем сознанья и атома,
Разложением трупа иль нации,
Ренессансами и декадансами,
Грёзофарсами и кошмарами,
Бунтарями и самозванцами,
Наводненьями и пожарами,
Бурно тающей Антарктидою,
Сходом льда иль озонными дырами,
Или просто смертельной обидою,
На бумаге ставшей сатирою…
Как всегда ожидая многого,
Под дождя или ветра овации,
Завершим во вселенской налоговой
Заполнять свои декларации.
Атмосферными оболочками
Мы накроемся, как одеялами, -
Лёгкой облачной оторочкою
И закатами ярко-алыми,
Грозовой темнотой тревожною,
Чёрным пледом со светлыми звёздами…
А когда захотим невозможного –
Мы вернёмся прозрачными вёснами,
Возвратимся цветением яблонным,
Загудим шмелями и пчёлами,
И от этих чудес, нами явленных,
Ваши жизни пребудут весёлыми.
Истина
Светильник пошлый и несносный.
Банально-азбучный престол.
Болота смрад победоносный,
Лягнувший красоту осёл,
Щит ржавый, молот деревянный.
Традиций обветшалый блеск.
Ярем ходячий, гул таранный...
А Васька слушает да ест.
Фасад бессовестно-кристален.
За ним – вытягиванье жил...
И автор не был гениален,
Но регистратором служил.
***
Сочинил палиндром –
Формализма синдром,
А воспел бурелом –
Значит, в сердце надлом.
Ну а твой триолет –
Без стрелы арбалет,
Безупречный сонет –
Не от дальних планет.
А ползучих терцин
Золотой серпантин
Грусть наводит и сплин…
Всюду кран, всюду клин.
Кто ты есть? Попрыгун,
То молчун, то визгун,
Неотёсанный гунн
Иль утонченный лгун.
Суд
Фатальный, роковой, неотвратимый,
Третейский, сарафанный, мировой,
Хоть с пересмотром, но необратимый,
Шемякин и военно-полевой,
Шуршливо-шкурный, низменно-верховный,
Публичный суд или закрытый суд,
Товарищеский или уголовный,
Но что ни суд – бумагами трясут.
При демократии иль диктатуре –
Постыдный суд, позорный приговор,
Пристрастней прокурора нет в натуре,
Продажней адвоката только вор.
Где есть закон, там есть и преступленье,
Найдется лампа – был бы абажур.
Оправданы растрата и растленье,
А строго судят лишь за кражу кур.
Но есть и Божий суд…
Супружество
Багаж, балласт, поклажу, бремя,
Заботы, узы, тяжкий крест
Неси, затаптывая время,
Покуда всё не надоест.
А жёрнов отвалил от сердца –
Казалось, вот он, жданный рай,
Но больше жизнь не сыплет перца
И хоть ложись да помирай.
Рабу, увы, ярмо привычно,
Обременение к лицу,
И возвышается публично
Хомут, приравненный к венцу.
Фаллос
Короткий, длинный, толстый, тонкий,
Без рук, без ног, но с головой,
То виснет нищенской котомкой,
А то стоит как часовой;
Порой заласканный, желанный,
А иногда – незваный гость,
Сей персонаж барковианы
В спектакле жизни – первый гвоздь;
Дракон, вползающий в пещеру,
Иль поезд, рвущийся в тоннель,
Любвеобилен он без меры
И беспощаден, будто дрель.
Во все века – герой фольклора,
А иногда и божество:
Не зря носили фаллофоры
Из кожи копии его.
Порой обидчив и коварен,
Не хочет двигать булавой,
Но будь же другу благодарен –
Ведь он, каков ни есть, а твой.
Бесперебойное геройство
Являть, конечно, не резон,
И у него такое свойство:
Куёт, пока разгорячён.
Пан
В его руках – певучая свирель,
На ляжках шерсть, и голова в шерсти.
Он безобразен, но прекрасна трель.
Хоть страшно нимфе, да нельзя уйти.
И нимфа смотрит на его рога,
На щёки, что живят его свирель…
А вдруг ему та нимфа дорога?
Он безобразен, но прекрасна трель.
Хоть страшно нимфе, да нельзя уйти.
Пусть говорят, что нимфа влюблена.
Но что любовь? Быть может, смерть почти?
Вино? Цикута? Лотос? Белена?
Ночь
Скупщица краденых звёзд
Чёрный открыла сундук.
Вход на безмолвный погост
Сделался явственней вдруг.
Вечный покой и ночлег…
В Божьей юдоли стоят,
Будто застывший разбег,
Несколько тысяч оград.
Весело верить в исход,
Знать, что рассеется мрак,
Что на востоке взойдёт
Солнца багряного мак.
Так что смотри на восток –
Скоро уже забагрит,
Несколько тысяч крестов
Солнечный мак озарит.
Эпиграф к ненаписанному
Гнездо. Пристанище. Трущоба.
Вертеп разбойников. Притон.
Грехом набитая утроба.
Бесчеловечности симптом…
Кто правит бал? Злодей, громила,
Убийца, хищник, флибустьер,
Пройдоха, выжига, ловчила
Со стаей гарпий да мегер…
***
Дым паутины, дым воспоминанья,
Дым вечера, дым тучи, дым мечты,
Дым лести, дым хвалы, дым обожанья,
Дым славы, дым костра, дым клеветы,
Дым вьюги, дым дождя, дым сожаленья,
Дым времени, дым листьев, дым любви,
Дым искушенья, дым воображенья
И дым отечества – в глазах, в крови…
И «Дым» Тургенева – напоминанье
О том, что всё на свете суета:
И прошлое, и счастье, и страданье,
И слава, и мечта, и клевета…
Нет дыма без огня, и даль багрима –
Язык пунцовый лижет небеса.
Приятно знать: за пеленою дыма
Скрываются опасность и краса.
***
Три ножа на кухонном столе,
Чайник и лекарство в хрустале.
Масло «Редди» и сковорода,
Соль и минеральная вода.
Ростер, тостер, сахарный песок…
Что-то кровь ударила в висок.
В баночке сушеные грибы…
Кто сказал, что люди не рабы?
Звёздочка мерцает за окном….
Выпить что ли с горя перед сном?
Дыры
От проруби до выхода и входа,
От лаза до игольного ушка,
От просеки до мусоропровода,
От кожных пор до скважины замка…
Мой парус не сказать что дыроватый,
Но отчего-то кажется: весь мир
Составлен кем-то так замысловато
Не из частиц, а из прорех и дыр.
О, жерла пушек, дула пистолетов,
Пролёты лестниц, трещины стены,
Прогалины, пробоины, просветы,
Ходы пещер и кратеры Луны…
Планета наша – братская могила,
Но мы живём, коль не пришла пора
Или покуда нас не поглотила
Царица смерти – черная дыра!
Минута
Прекраснодушная, отрадная,
Святая, светлая, тревожная,
Великолепная, парадная,
Наполненная и ничтожная,
Мучительная, напряжённая,
Критическая, незабвенная,
С мечтой безбрежной сопряжённая,
Безумной, дерзкою, но тленною;
Обворожительная, страстная,
Счастливая и бесталанная,
Восторженная и ужасная,
Погибельная, но желанная;
Бесцветная или нарядная,
А непременно быстролётная,
Хоть в стенку бейся – невозвратная,
Хоть расшибись – бесповоротная.
***
Смутьян, застрельщик, коновод,
Фитиль, горячка, оптимист…
Жизнь – как ламбада иль гавот,
Как танго, джига или твист.
Жизнь – это искры на ветру,
Ликуй, пока они летят,
И на юру – как на пиру –
Восторгов жди, а не пощад.
Погаснут искры навсегда
И превратятся в серый прах.
Ты скажешь: горе не беда,
Оно приём в твоих стихах.
Оно пройдёт, как всё пройдёт,
А бескручинный оптимист
Жизнь протанцует, как гавот,
Как танго, джигу или твист.
***
Другое дерево и мох другой,
Трава другая и скамья другая,
Другая чайка над другой рекой,
Другая щель другого же сарая,
Другое солнце, ураган другой,
Другие звёзды и луна другая,
И под другою радугой-дугой
Другой костёр дымится, догорая,
Другие плечи, руки и глаза,
Другой пейзаж с другой – увы – натуры…
На шаль другая села стрекоза,
И шаль другая – вот литература!
Жест
Беспокойный, быстрый, бурный,
Иронический, любезный,
Уморительный, амурный
И рисковый – как над бездной;
Властный, барственный, вельможный,
Вызывающе нахальный,
Экономный, многосложный,
Грациозный, театральный,
Дружелюбный, бескорыстный,
Смелый, резкий, плавный, круглый…
Или – жест, что может быстро
Сделать личность тихой куклой;
Жесть, который подсторожит –
Будто влепит оплеуху;
Жест, который уничтожит
Человека, точно муху.
Колокол
Колпак с языком и ушами
Из бронзы с толикой сребра
Округу наполнит вестями,
И кто-нибудь скажет: «Пора!»
Огромен развалистый раструб,
Протяжен раскатистый зык…
Сбирай онемевшую паству,
Проснувшийся Божий язык!
Могучим глашатайским даром
Но площадь зовешь ты всегда,
Когда полыхают пожары,
Когда подступает беда…
На площади шумно и жутко…
Кто ведает, что впереди!
Но сердце настроено чутко
И колокол бьется в груди.
Весёлая элегия
Хронос страшный, дед суровый,
Беспримерный душегуб!
Крепковат бронёй дубовой
Твой безвылазный тулуп.
А пока мы кружим в пляске,
Скоротечность нам мила,
Маска-череп строит глазки,
Весел мрак, любезна мгла.
Что за тучами таится?
Да узнаем ли когда?
Не хотите ль прокатиться
В небытийность, господа?
Нет, зачем нам асфодели
И зачем нам резеда,
Если жарко на постели,
Если горе не беда,
Если ярки комплименты,
Громок смех и дерзок взгляд,
Если выданы бой-френды
И гёрл-френды напрокат!
Но холодная, как льдина,
Смерть отыщет ключ к дверям.
Гробовую домовину
Приготовил Хронос нам.
Берег
Болотистый, лесистый, мшистый,
Лазурный, серый, золотой,
Песчаный, скальный, каменистый,
Холмистый, плоский и крутой,
Безмолвный, мертвый и пустынный
Или типично городской,
С твердыней – крепостью старинной
Иль с мишурою шутовской,
С рекламой, зонтиками, пляжем,
С толпой, кипящей в кутерьме,
Или с сосной над горным кряжем,
Иль с телевышкой на холме…
Коль хочешь ты вздохнуть свободно –
Бери свой посох, макинтош,
Иди куда душе угодно,
Но только к берегу придёшь.
***
Разгулялась ветреная вольница,
Потемнели мрачно небеса,
Налетела туча градобойница –
И сады накрыла, и леса.
То зернистый град, а то орешковый,
То колючий белый стеклобой
Сыплется и сыплется, не мешкая,
Над моей дрогой столбовой.
Ой ты туча, туча градоносная,
Ой ты туча, чувств моих палач!
Мрачная, нахмуренная, косная.
Над моей дорогой не маячь!
Молча травы корчатся побитые,
В небе растворились ворота,
И уходит туча градовитая –
Будто с сердца падает плита.
***
Жребий горький, жребий скудный,
Неужель ты навсегда!
Нас ведет дорогой трудной
Несчастливая судьба,
Коловратная, слепая,
Без надежды на успех,
В сизый сумрак завлекая
И вводя в бесстыдный грех.
Злюка, фурия, Ксантиппа,
Ведьма, гарпия, змея…
В дверь она зайдет без скрипа
И заявит: «Вот, мол, я.
Собирай свои пожитки,
Шапку, посох прихвати,
Также крепкие напитки
Пригодятся нам в пути.
Ранним утречком, на зорьке,
Станет холодно, ей-ей.
Жребий скудный, жребий горький,
Крепкой водочкой запей».
***
Я вчера увидел смерть без грима,
Дрогнул в ожидании конца,
Но крыло немого херувима
Лишь коснулось моего лица.
Я бывал и гневным, и влюблённым,
Жил, не вспоминал о палаче,
Но блестит под солнцем раскалённым
Капля желчи на его мече.
Весь в очах, «высоких зрелищ зритель»,
Херувим шеола, дух огня,
Вестник смерти, ангел-истребитель,
Будь гуманен, пощади меня!
Смерть
Нежданная, злая, напрасная,
С отсрочкою и моментальная,
Больничная, буднично страшная,
Геройская, монументальная,
Для всех на земле неминучая,
Порою с мудрёной загадкою,
И благостная при случае,
И даже по-своему сладкая,
Слепая, глухая, но верная,
Курьёзная, парадоксальная,
Случайная, закономерная,
Пикантная, даже скандальная,
Гостиничная, базарная,
Вокзальная, пристанционная,
Под красной машиной пожарною
Иль под плитой многотонною,
В горах, океане иль в воздухе,
Под зорями ярко-пунцовыми,
Под солнцем, под спелыми звёздами
Иль в сумерки серо-свинцовые,
Во льдах возле самого полюса,
В сгнивающих заживо тропиках,
В толкучке больших мегаполисов,
В тулупах, костюмах и топиках…
На площади или на пристани
Придёт она, как ни увиливай,
Под взглядом расчётливо-пристальным
Спокойного снайпера-киллера.
Как всякое произведение –
Писание или ваяние,
Имеет и жизнь завершение,
И кажется – падает здание.
Приглашение к путешествию
Увы, на Марсе жизни нет,
Весна на Марсе не цветёт,
Но красноватый Марса цвет,
Как наваждение, влечёт.
Весна на Марсе не цветёт,
Но это вовсе не беда.
Спешите, люди: нас там ждёт
Ударных кратеров чреда.
Ах, это вовсе не беда,
Что яблонь не увидишь там.
Каньон Маринер – это да! –
Зияет, как гигантский шрам.
Хоть жизни не увидишь там,
Зато вулкан, какого нет
Ни на одной из всех планет,
Вознесся – что огромный храм.
И пусть на Марсе вовсе нет
Ни яблонь, ни берез, ни лип,
Но как бы не воспел поэт
Вулкан с названием Олимп!
Ни яблонь, ни берез, ни лип…
Весна на Марсе не цветёт.
Но неземной вулкан Олимп,
Как наваждение, влечёт.
|
