Ладони раскрыты и к солнцу повернуты, но не ощущаю ими тепла, Не чувствую шагов весенних лучей по изрезаной битым стеклом коже, Они лед, забыли ласку и нежность, им безразлична эта весна. Да и сами гладить другие ладони давно уже непригожи.
Червем, по переходам метро, я пробираюсь сквозь паутину раздумья, Пью сок ненастоящего света, дышу вентиляторами воздуховодов. В голове черти-что, непонятные мысли дают понять где граница безумья, А где мертвая логика однообразных и удивительно точных восходов.
Я закрываю глаза, я над облаками, они под ногами мягким ковром. И свет ослепительный расширят зрачки так, как не могут никакие наркотики. Тело легко, голова пуста, ангела вижу золотое лицо, Он мне что-то кричит, говорит, уже шепчет, а на ладони антибиотики.
Небо кончилось! Пустота! Чьи ладони закрываю мне рот? Не могу дышать... Могу, но так тошно, что охота забыть как это делается. Это мои ладони, мои порезы! Я стучу ими о корабельный борт. Ноев ковчег. Но на него билета в карманах моих не имеется.
Дайте мне Бога... Заверните и лентой Шелковой, красной перевяжите. У вас их так много... Перманентной Улыбкой его мне в глаза посветите.
Он подарит любовь... А может быть нет, Я, хотя бы, ему почитаю стихи. Через вены медленно кровь, А может рассвет, Бежит из ран на ладонях моих.
Опять... То темно, То светло, Разбиваю стекло, Ладонью его Хватаю и режу Ее. За окно, Далеко, И в метро В котором уже живу, а не езжу.
Дальше! Дальше! Дальше! Дальше! От этого мира... Он давит на психику однообразием. Он полон фальши, В нем грязно и сыро, И мозг забивает говном и безобразием...
Ладони повернуты к солнцу, но не ощущают его теплых лучей. Они плачут кровавыми каплями на карниз, их уже ручеек. Ладони, что не чувствуют даже тепло других людей. И я без боязни боли о них тушу сигаретный бычок...
|