В начале предсмертной эры из царства больной химеры в империю отчужденья на побережье забвенья, где сгибла будущность наша, пишу я тебе, Наташа.
Ты ось моего сознанья. (Как хладен саван молчанья!) С кем же сейчас ты, и где ты? (Льют сукровицу рассветы.) Забудешься ли когда ты? (В тоске неземной закаты.) Всё тщетно: и слух, и слово. (Никто не поймёт другого.) Кто любит – возненавидит. (Только цветок не обидит.) И дружба в беде отпрянет. (Лишь дерево не обманет.) Всё выжжет безверья пламень. (Сроднится с душой лишь камень.)
Я ныне в январском марте, в том граде, что нет на карте, где ветер свищет, как урка, и сыплется штукатурка, где в тайне держат причины, и где вместо лиц – личины, где все обещанья зыбки, где лгут привычно улыбки, где только когда погубят, вдогонку ненужно любят, где льстятся как высшей точкой престижною оболочкой, где каждый пророк и гений – в ряду враждебных явлений, где гонит тебя до гроба тупым носорогом злоба, где нет границ лицемерью, где ужас стоит за дверью, где сектор зрения сужен, где я никому не нужен.
Я в сумрачном зазеркалье, где скалит зубы шакальи сквозь боли глухой мерцанье кривое предначертанье, где сердцу покой неведом, где явь зарастает бредом и комната смотрит склепом в моём бытии нелепом, где всё, что ни вспомнишь – скверно, где что ни скажи – всё верно, где что ни скажи – всё вздорно, где чувство болезнетворно и где не залечит раны целебный бальзам нирваны.
Здесь мысли и страсти глупы, здесь дни без тебя, как трупы. И памяти постоянство стирает, как прах, пространство. И строки к тебе простёрты, что вытекли из аорты, но не имеют значенья на мысе ожесточенья, где ни к чему покаянье. Заканчиваю посланье, в котором себя оставлю. Которого не отправлю. 6-го сумасхожденья 2-го жизнекрушенья, без четверти бесконечность, безвременье, ровно вечность.
|