На западе мерк, грузнея, туч отгоревших шлак, когда беспечная Дина домой из Сихема шла. И страсть следом кралась хищно, неслышно сминая дрок, мечтой с вожделенной цели пытаясь сорвать покров. Играли, сгущаясь, тени. Был ветер душист и свеж. И трепетно обнимали девушку всплески одежд. Жгла зренье грация тела с ранящей силой ножа. И, грезя, мозг помрачённый сокрытое обнажал. Был сладок неизъяснимо щемящий контур грудей. В мучительную прекрасность еврейку сумрак одел, манящей сказкой окутал струенье торса и ног… И притяжения плоти юноша не превозмог. И там, где ивняк у речки космами к струям ник, был тёмным порывом сломан юности хрупкий тростник. Умер Господь или предал? Стёр смыслы вселенский крах. Обморочные созвездья стыли у Дины в зрачках. И, как в своё отраженье в проточной зыбкой воде, затравленным взглядом жертвы преступник в неё глядел. Непостижима, как тайна, как мак, проросший сквозь льды, жалость сквозною раной разверзлась в его груди. И покаянные губы сбирали сквозь жар речей горчайшие бриллианты с полубезумных очей. «Прости! Нет, мне нет прощенья! Но верь: я тебя люблю!» Метелью искр раскалённых слова осияли мглу. «Если женой мне не станешь, позор мой не смыть годам; самою лютою смертью себе за тебя воздам. Ты кровь моя, разум, воздух, сердце моё и жизнь. Дашь ли дышать тобою, вобравшей весь мир? Скажи!» И Бог живой отразился в затонах девичьих глаз. На трон воскресшего сердца царица всех чувств взошла. «И я… люблю… хоть не знаю, как может такое быть! Твоя я… и благодарна зигзагу моей судьбы!»
И был день другой; к востоку стелилась теней длина. И рёк, темнея, Иаков пришедшим с поля сынам: «Будь прокляты хеттеяне, погрязшие во грехе! Бесчестье нашему роду нанёс княжий сын Сихем. Прознали уже в округе и дети и старики о том, что вчера случилось с вашей сестрой у реки». «Ну вот он, желанный повод! – воспламенел Симеон. – Захватим богатства хеттов и жён их возьмём в полон». «Зачем? – возразил Иаков. – Из худа придёт добро: виновные нам предложат составить один народ. Если проявим терпенье, не будем рубить сплеча, то наш будет край Емморов без риска и без меча. Так стоит ли нам златого тельца обрекать на смерть? От сохранённого града мы больше будем иметь». «Нам ли, – встопорщился Левий, – не взрезать жилы врагам? Ведь даже у Бога милость силою ты вымогал!» И вновь возразил Иаков: «Сумей даже взять я град, полным моим истребленьем кончиться может игра. По всей земле ханаанской возненавидят меня». «Возмездьем за поруганье набег наш да будет свят!» – вскричал непреклонный Левий и ножны кинжала сжал. И веселы были лица в предвиденьи грабежа. «Ну что же, – молвил Иаков, – я послушанья не жду. Но знайте: я непричастен к жестокости ваших дум». «Ну, это другим расскажешь – с усмешкой рёк Симеон. – Но мы-то отлично знаем, что ты за нашей спиной».
Где злаков златые волны пьют негу голубизны, у входа в шатёр богатый стояли отец и сын. И молвил князь в гуще взглядов язвящих, как жала ос: «Души корневищем сын мой к дочери вашей прирос. И лишь примирившись с вами, я без тревоги усну. К благу родов наших Дину дайте Сихему в жену. За нас отдавайте дщерей; наших – берите себе, чтобы вражды безумство нас не сгубило в борьбе. Селитесь и промышляйте на нашей щедрой земле. И да пребудем в мире мы до скончания лет». «Исполню всё, что хотите, – в ознобе Сихем сказал, – только б благоволенье найти мне в ваших глазах. Раз имя родного града я удостоен носить – отдам для его покоя что у меня ни спроси. Всё вам отдам, что имею, что выращу и сожну; но ту, что люблю безмерно, молю вас, дайте в жену!» Как камень молчал Иаков, и только дёргалась бровь. И отвечали братья, коварством теша нутро: «Не будет за иноверца выдана наша сестра; лишь обрезанье может этот барьер убрать. Когда все мужчины ваши станут подобны нам – мы породнимся с вами и выстроим общий храм».
В рожающий слухи город, развеяв по ветру страх, Еммор и Сихем вернулись с условием на устах. Ещё небосвод назавтра созвездьями не расцвёл, а был уже поголовно обрезан мужеский пол.
Когда же на третьи сутки сковал горожан недуг, веер мечей заставу срезал, как землю плуг. И в кроткий затихший город вошли, как волки в загон, с отрядом головорезов Левий и Симеон.
В княжеской опочивальне тяжёл балдахин и рдян. «Ну, здравствуй, единоверец!» – сказал Симеон, входя. Еммор поднялся на ложе, на пол свесив ступни, и алым цветком раскрылся, разрубленный сверху вниз. В соседнем покое Дина оборотилась на скрип и пала Левию в ноги, наполнив ужасом крик. «Брат, не губи моё счастье, любимого пощади! Ужель совсем милосердью нет места в твоей груди?!» «Кому твоё счастье нужно! Мольба же твоя – позор. И под горячую руку лучше со мной не вздорь!» «О, Богом прошу, помилуй! Лучше убей меня!» Радостный меч, не запнувшись, Сихему голову снял.
Ныряя в дыму и пепле, плыло мычанье коров. И белизна постелей впивала алую кровь. С неистовым сладострастьем входя в сокровенность тел, каждый клинок ненасытный новой крови хотел. Из алых нор выползала кровь, потерявшая кров. Мешаясь с желчью и мозгом, красила стены кровь; ало вливалась в реальность бредом больного сна. О том, что гибнет, не каждый убитый успел узнать. И человечьи обрубки ложились, как груды дров. По плитам, полам, ступеням множила русла кровь; в бездомной тоске вгрызалась в землю, в песок и в грязь, и восходила в небо по взорам гаснущих глаз. Сама себе ужасаясь, бежала в канавы, в ров, захлёбывалась собою, ополоумев, кровь.
Иссечены препоны. В руках вожделенный плод. Плоть победителей жадно внедрялась в женскую плоть. В напрасном сопротивленьи девичьи бились тела; росой умывались алой слепые коренья зла. Железисто, терпко, пряно испариной воздух взмок. Ручьями детские слёзы вливались в алый поток.
Блеянье, рёв и рыданья текли по венам дорог. И восклицали братья ликующе: «С нами Бог!» Надрывным плачем собаки горе несли в закат, огненно отразивший опустошённый град.
Кладбищем непогребённых город всю ночь дотлевал. И скалил звёздные зубы безбожный неба провал.
|