Опять прорезался мой голос.
Весна, палата… В чём причина?
Моя отсрочена кончина?!
Ничто во мне не раскололось,
вернулось чёткое сознанье?!
Хоть синяками я украшен,
но чёрт любой теперь не страшен!
Наш прокурор провёл дознанье,
шутя, со смехом и… формально,
как по гезенку я сорвался
и как, зачем там оказался…
Составив акт, сказал: «Нормально!
Но сам по шахте ты не шастай,
бери электрика с собою,
ведь недомыслие любое –
и случай налицо несчастный».
Потом мы пили чай с вареньем
и вспоминали анекдоты,
как где-то кто-то с кем-то что-то…
Потом пошли стихотворенья,
ужасно много сразу текстов!
А нету ни клочка бумаги.
Набравшись хамства и отваги,
я выпросил блокнот рецептов.
И вот пишу. О многом, разном –
и о любви, и о закате,
что с Музою вдвоём в палате
мы говорим лишь о прекрасном,
что нам чужды с ней шуры-муры:
на это силы не хватает;
хотя, когда заря играет,
тревожит всё же зов натуры.
Врач говорит: через неделю
я, как огурчик, буду дома,
и кончится моя истома,
и я стихи сменю на дело.
«Нет переломов, слава Богу!
А к остальному вы привычны,
и гематомы, как обычно,
все рассосутся понемногу».
Конечно, я в такое верю!
Не только верю, но и знаю.
Мой оберег уже за дверью,
я на неё лишь уповаю!
Средина 60-х
|
