На снимке застыл, как герой новостей
Джип драный, вразлёт двери – словно кабак.
И добралась сырость аж до костей –
Сухой раздирающий кашель в кулак.
Достали голоса,
Заткнуть бы рацию,
Но до рассвета её хрип неумолим.
А фото всё смолчит…
Ну, папарацци, ёЪ…
Ночь .Холодрыга. Старый Иерусалим .
Пацан, будто “Рэмбо” – “пушка’ наперевес,
Дубинка, наручники, бронежилет.
Улыбка – с журнала, глаза – цвет небес.
Сидит, как литой, темно-зелёный берет.
Нету пальцев у перчаток,
Задубелый отпечаток
Лепестком, уж если надо, на курок.
Вдруг рукою онемевшей
На стекле, на запотевшем
Чье-то имя написать никак не смог.
Кто-то пошутил, что летом
И зимою одним цветом
Он, магавник, зеленеет день за днём.
На посту торчит как ёлка,
Да, с обложки, весь с иголки,
И гирлянды снаряжения на нём.
Джип, форма, дождь, асфальт –
Всё серою рекой
Плывёт, а жизнь горит в румянце и глазах.
Жрать не везут еще?
Ты объектив открой!
Хм..граница, мать её…и смену – на бобах.
Сегодня попало, что пост пять-один.
Привычно к металлу рука приросла.
Потёр М-16 – вылезай, Алладин,
Ткни носом в границу, что тут пролегла.
Вот она, родная наша –
За собой повсюду тащим
Среди арок, лавок, вековых камней.
Да, мы тут, в столице мира.
И вперёд себя пунктиром,
Вслед турист, и палестинец, и еврей.
Путин,” Мистер Бин”, Мадонна
Кто к Стене, а кто к иконам
На поклон, а следом – за толпой толпа.
Не оттянешь и за ухо.
Где какая заваруха –
Там магавников дубинки пляшут “па”.
Ночью в баре с мужиками
Наливаются стаканы.
Как охота гололеда и зимы.
А под бронником тельняшка.
Был бы в шкафчике загашник.
“Тонкому” Востоку непонятны мы.
Арабские хиты,
Сердючка и шансон,
Динамик в выходной рвут, гонят пустоту.
Гражданским не понять,
Его жизнь-марафон-
Двадцать четыре часа в сутки на посту.
А у него, у него за спиной
Зажгутся рассветом опять купола.
И камни букетом с двух сторон – с той, и с той.
И день начинается звуком “Алла-а-а…”
Достали голоса,
Заткнуть бы рацию,
Но до рассвета её хрип неумолим.
Но фото всё смолчит…
Ну, папарацци, ёЪ…
Ночь .Холодрыга. Старый Иерусалим.
|
