Кричу, почти не слышу крика. Молюсь в белёсый сумрак января. Упал скопцом перед окладом лика, Иезуитом встал, впитав обряд.
Сдуваю сны с цветных узоров слога, Сметаю листья промелькнувших дней. Священник, потерявший веру в Бога, Подобен дереву, лишенному корней.
Включаю свет в притихшей грим-уборной, Смываю краску сыгранных ролей. Вчера здесь храм стоял, сегодня дом игорный, Воздвигнутый гордынею моей.
Наполнил колокол патриархальным звоном Все закоулки согбенной души. Лампады, свечи, божницы, иконы… Постыл обряд и лицемерно лжив.
Блажу о Царстве, застываю в коме. Крещу широким, кряжистым крестом Мой православный люд, святой искони.. Живое слово соскользнуло в стон…
Ни смысла, ни креста, ни постоянства, Игра ума под глянцем доброты. Покорный жрец сусального убранства. В глазах – тоска, внутри промозглый стыд.
Безбожник я, родник, сожженный жаждой. В речах моих безжизненная медь. И слишком слаб, чтоб бичевать продажных, И слишком горд, чтоб просто умереть.
Но, совладав с бесовским наважденьем, Колена преклонив у Царских Врат, Всё внемлю тишине и с наслаждением Я выдыхаю «Отче наш», звоню набат…
Помилуй, воскреси, что было свято, Прими как сына, окрести огнём. Апостолом Твоим мечтал я быть распятым, Увы, Лжедмитрием четырежды казнён.
Очнись, душа, восстань от тяжкой смуты. Рыдай, раскаяньем срывая струпья лжи. Гори, душа, сжимая век в минуты, Ликуй, душа, взывая к тем, кто жив.
Вдруг свежий голос неземной свирели Коснулся сердца белизной снегов, И в глубине слепого подземелья Блеснул луч света кротостью Его…
* * *
Но смолкло эхо под нависшим сводом, Гром сердца вновь сменился тишиной. Прекрасный призрак пламенной свободы Исчез, раздавленный церковною стеной.
|