Я прекрасен, почти без изъяна, без привычек излишних почти. Снова мною стучит фортепьяно в одинокой мертвецкой ночи. Постепенно тоска сиротливо пожирает моё естество и мелодия вальса игриво разжижается на полотно.
Я люблю вас родные соседи!.. Твари, Отроки и старый дед, кошки, псы и слюнявые дети… Нестерпим моей музыки бред. Я сегодня грущу. Я в печали, потому что опять одинок, и зарплату опять недодали за сонета четырнадцать строк. И не выпить, не опохмелиться, не посрать на бульваре сырой, не пометить собою столицу вязкой слизью любви чумовой. Кризис почки мне ломит и сердце всё по клавишам вольно стучит. Ну, держитесь, задам я вам перца. Полуночных пробздений я гид. Вы внезапно поймёте и сами как прекрасен мой трезвый загул и, послав всё к неведомой маме, полетит из окОн ваших стул… После стол и комод с вензелями, старый плёд и шанхайский сервиз вниз, под окна, к неведомой маме со словами «Пипец. Зашибись!» А мелодия нет, не уймётся. Даже с новою силою, вновь приукрасится, преобразится, дабы ведали вы, что любовь - злое чувство тревожного бденья разлагаемой формой своей. Иногда так кидает, что мненье к ней изменит тунгус иль еврей. Так играй же моё фортепьяно в запоздало презренной ночи! Бесшабашно влюблено и рьяно, надрывайся же и не молчи. Чтобы помер я заживо, в страхе хороня своих мыслей огонь к златовласой в косичках девахе, что смердила расхлябанно вонь. И на девичье это зловонье, где теснилась её формы ткань, я подсел как на тихом перроне, от бессилья сжимая гортань. И чудовищный яд златовласки нёс в себе лишь гнетущийся Ад. Её губки, ресничками глазки, отравляли меня словно яд. Едким ядом, пропитанным ею, я пустился в кромешную мглу. Уж целую её, уж лелею, зажав в каждом удобном углу. Ослеплённый дивчиною этой я постиг огнедышащий смрад. И в зловонии песни воспетой я влюбился в неё невпопад. Посвящал её сущности пенье, искромётно вальсировал к ней, рисовался под такт настроенья, под игристый фальцет хрусталей. К её формам изящным дизайна бесшабашно сонаты кидал миром Франца Иозефа Гайдна размягчая пред нею оскал, Ференс Листа бомбил ей причуды, надрывая скупой инструмент и Бетховена злые замуды до-мажором лобзая концерт.
Обманула, покинула, скрылась, написав на мобилу «Прощай… Надоело, мол, всё… Мол влюбилась в паренька с странным именем Май.» Я в печали, родные соседи, твари, Отроки и старый дед, кошки, псы и слюнявые дети. Нестерпим мой чудовищный бред!
М.Н.
|
