***
«Остаются Адамы с Евами,
и богу я не нужна…»
Е. Руни «Песни Лилит»
А я – из Ев!
Лилиты и Лолиты,
неладны будьте
и тоской облиты,
и множьте многоточья
трижды три…
А я – на кухню
борщ пойду варить.
Да, я из глины,
из ребра, из праха, -
Ниоба, Пенелопа, Андромаха;
Я буду в буднях
не блудить, – будить
и демонов пытаться победить.
А я – из Ев!
Нутро своё изъев,
от ревности и горестей сдыхая,
Адама и соперницу – не хаю.
«Та хай їм грець!” –
им попросту скажу
и в борщ свою зажарку положу.
Несчастная,
гляди, ты стала тенью.
Гоняешь привиденья, наважденья,
а я – терплю.
(По-крупному – права!)
Я – есть! А ты – лишь сказки и слова.
Летай себе в материях высоких!
Я буду печь хлеба и опресноки,
и так довольна этим, чёрт возьми!
Я человеком буду меж людьми.
А ты – Ничто! Харибда и Химера,
разменивая век, меняя веры,
ты, в кабале каббалистичных сфер, -
сумбур из гейш, вакханок и гетер!
Ты чёрною Кармен и рыжей Геллой
на мир глазами мерзкими глядела,
ты искушаешь мужа, как змея...
Хоть женщина... Такая же, как я.
И всё же, на таких, как я, – на Евах
мир устоит устоями. Налево
мужчинам суждено вести игру:
ногою дрыгнут, прежде чем помрут.
А я – из Ев!
Прапрапрабабки Евы
слыхали все давно твои напевы!
«Вы виноваты сами…» – боже мой!
…Адам,
ведь ты останешься со мной?!
***
…И вот, всем головы проев,
опять о женщинах! Про Ев.
Неправда! Мы – не из ребра!
Иначе б там была дыра!
Несимметричный и кривой,
таскался б, Ева, донор твой
и, инвалидом – инвалид,
имел бы нетоварный вид.
А, может, вшит в боку муляж!
Чего придумал Отче наш!
Чтоб с Евой избежать проблем.
Напрасно же! Понятно всем, -
отпочковал, как черенок,
придумать лучшего не смог.
А Ева – оп-па! Ум живой,
не костомыга с головой.
Пусть синтез горя и ума –
всё знает про себя сама!
Она – любовница и мать.
Был стимул жить и выживать!
А грех, – ну что ж, Господь, свали
На Ев со всех концов земли!
***
Бог не сводит меня
ни с одним, ни с другим,
ни с четвёртым.
Нужно действовать! Пре –
любодействовать.
(Любо ль кому!)
Древний змий возрождён
сатаною, стареющим чёртом.
Вырезайте ребро!
Всё сначала начнём.
По уму.
Кровожадный наш Бог
искупления требует – чашей.
Всё б случилось не так,
если б древа не тыкал везде
Но итог есть итог:
ангел белыми крыльями машет,
направляясь к другой,
не такой окаянной звезде.
Чтоб зимою – клубника,
а летом – нетающим снегом
развлекать свой народ,
ублажаться, стяжая дары…
Пусть не будет ребра!
Не загнётся в Эдеме коллега.
Отрекаюсь от жизни!
Не нужно в другие миры.
Я люблю больше Бога всё то,
что от скуки он создал.
Двести тридцать планет из галактики
терпят свой срок…
Но, прощая,– прощай!
И чужим дозревающим звёздам
неудачную сказку Земли
принеси, как урок.
А сошлось, ведь, тогда
всё на бабах,
на женском вопросе!
Был ли ум в голове
у тебя, подкаблучник Адам?
Первородный твой грех
и успех… Если женщина просит…
Нет! Возьмите ребро!
Я сама себя, боже, отдам!
Не отведав, не ев
эту гадость с запретного древа,
не хочу познавать!
(Я и так всё узнаю сама!)
Любопытнейших Ев
с наискорбнейшим опытом Ева, -
возврашаюсь в свой прах
от большого (о, боже!) ума.
Мне не стыдно себя.
Я ходила голимой и голой.
Бог не дал мне детей
до того. Не наделать перстом.
Ты запомни меня, мой Адам,
молодой и весёлой.
И живи – без меня. Если сможешь.
Послушно пустой.
Сказка про двух Иосифов.
І.
За ниточкой Нила,
в стране пирамид,
поныне хранила
и ныне хранит
История память
с древнейших времён, -
как сны, не лукавя,
смотрел Фараон.
Про тощих коров
и коров неплохих
из Библии ровный
поведает стих…
Был призван Иосиф
на эти дела:
(Скажу, если спросят.
Была, ни была!)
-Ждёт голод
богатую вашу страну!
Я – молод.
Но, по фараонову сну,
я знаю, что делать!
Я ведаю – суть.
Я мудростью смелой
Египет спасу!
Сказал Фараон:
-Принимай-ка, дела.
Страна миллионная
будет цела.
Не вымрет народ мой, -
я верю тебе.
Иди и работай!
Спасибо судьбе.
…Иосиф тростинкой
писал и считал,
как местность спасти,
коль прижмёт нищета.
И, в здравом уме,
вывел мысль, будто нить:
чтоб что-то иметь,
нужно что-то хранить.
И это – не просто
одни словеса! –
Для каждого носа
запас запасать!
Канал проложён,
чтоб питала вода…
Народ, хоть чужой, -
но погибнуть не дам!
ІІ.
Другой жил Иосиф.
Другой с ним – народ.
Он много вопросов
решал наперёд,
и много вещал он
красивых идей…
Но не защищал
с ним живущих людей.
А голод – не тётка!
Тем паче не мать.
Здесь правила чёткие:
грех – отнимать!
Чтоб что-то иметь,
нужно что-то хранить
средь всех лихолетий.
Ведь, люди – не пни.
Иосиф вперёд
вещь не ведал одну:
заморишь народ свой –
погубишь страну!
И даже не свой
если род, а чужой!
С больной головою
и чёрной душой
нельзя у ребёнка
кусок вырывать!
История, тонкая штука, -
права!
Нельзя быть тираном,
судьёй, палачом.
История – рана!
Печёт и печёт!
Всё видит и петрает
правдашний Бог.
Иосифу Первому
он, ведь, помог
снести свою чашу
за много веков
до нас и до наших
стальных дураков!
-Дай хлебушка, мама! –
кричала страна.
А мама, ободрана
и голодна,
последнее просят –
сама отнесёт!
…Другой был Иосиф.
Не первый… И всё.
ІІІ.
На Бога надейся,
а сам – не плошай! –
Такую идею
нам втюрил наш край.
И мы – не плошали:
пихались взашей,
заросшие вшами
до самых ушей.
А вши, ведь, у многих –
в самих головах…
История, строгая мама, -
права!
Пусть Оськи когтищами
рвут «на себя»
на «мерсах»
средь нищих
подвальных ребят,
пусть Йосип и Осип
осипли давно, -
крадут, а не просят.
Но предрешено:
неважно порою,
кто есть ты, когда
есть общая Родина
или беда!
Пусть смолоду честь,
иль посмертная медь, -
храните, что есть!
Чтобы что-то – иметь!
Признание Иуды.
Друг – предаст, а муж – разлюбит,
дети – бросят и уедут…
Уж такие судьбы, люди.
Уж такие ваши беды.
Каждый, грешник иль апостол,
(зарекаться – смысла нету),
каждый знает, как непросто
ковылять по белу свету.
Трудно быть Искариотом,
выполняя начертанья.
Это – мерзкая работа.
Хоть признанье – на черта мне?
Да и деньги что? Копейки…
Плюнешь, не разбогатеешь.
Это та ещё семейка,
Галилея-Иудея!
Бог ваш отнял честь и имя,
на века объял позором.
Мне – не с вами. Мне – не с ними.
Я – уйду, повешусь скоро.
Я повешусь, – хрустнет ветка, -
хряпнусь, как мешок, о камни…
Ни ответа, ни привета.
Хоть привет ваш на черта мне?
Так – должно быть. Так случится.
Это кажется, что – предал.
Я под божией десницей
поцелуюсь напоследок.
Избран сделать то скорее,
то, что сделал поневоле.
Я, с верёвкою на шее, -
лишь орудие. Не боле.
Суд людской? А, может, божий?
Не по-божьи, между прочим,
шить дела, меня итожа
приговором среди ночи!
Поцелуй – сродни отраве,
и меня клянут все люди!
Правы, что найти не вправе
оправдание Иуде.
Магдалина.
І.
А я – такая! Каяться не буду.
Блудила, заблуждаясь, и блужу!
Не замужем! И, что подсудно люду,
в том грязи и стыда – не нахожу.
Прощал Христос таких как я, пропащих,-
ведь жизнь с изнанки очень знаю я.
За Ним, – ходила б по кущам и чащам!
Он – вся моя надежда и семья.
Он весь такой… Без мужеского жора,
без похоти… Понятливый мужик.
Я, может быть, покаюсь. Но не скоро.
А как мне жить без мужа? Ну, скажи?!
Да, я – такая! Падкая, упавши.
Мне бог не дал. А черт, – помог, скрутил…
Зато во мне – ни капли вашей фальши!
И сгусток невостребованных сил!
Я, может быть, была бы мужней дамой:
пекла б хлебы, чтоб опекать семью,
и где-нибудь, когда-нибудь, с годами
сложила б жизнь из кубиков свою!
А ныне, – хворост! Веюсь под ветрами,
и – каждый – презирает, но идёт.
К такой, как я! Что вы хотите? – Нравы!
Такие дураки! Такой народ!
Я каюсь, что из баб не стала лучшей.
Не повезло на мужа и судьбу.
Равви, ты знаешь, время есть и случай…
Прости ж Марию, грешную рабу!
Да, знаю я: я – вовсе не святая.
Я – женщина. Я – сорная трава.
Всяк, на меня ступивший, обретает
права, чтоб бросить свысока слова.
Есть спрос! И потому – я там, где толпы
гудят, – доступность, как товар, связав…
Да, я – такая! Кто бы ни пришел бы,
я – пожалею, чуть прикрыв глаза.
Я не винюсь. Я – каюсь! Бросьте камень!
Я столько потеряла! – Понял Ты:
хоть это тело стёрто каблуками,
душу – светла ! До детской чистоты.
Мой взор – не гаснет, злобствуя от страсти.
Я эту хрупкость, как цветок несу.
Прими меня, как принимал участье
во мне, мой Бог, заступник, Иисус!
И знай, что на кресте или над бездной,
я утром, как бы ни была плоха, -
приду омыть Тебя! И Ты – не брезгуй,
мной, кающейся не в своих грехах!
ІІ.
Встань, Магдалина. Волосы – не тряпка.
И слёзы женщин – вовсе не вода.
Ты – молодая женщина, не бабка.
Хоть молодость твоя – не навсегда!
Отец небесный, твой и мой Создатель,
так натворил без видимых причин,
что женщина – есть зло. И очень кстати.
Есть оправданье для плохих мужчин.
Вон, погляди, тебя как пожирают
глазами, – как козлы при виде коз!
Я – выше них! Тебя – не презираю.
Я – Иисус. Меня зовут – Христос.
Не верь словам, что скажут фарисеи:
-«Сын плотника! Кто есть он?!» – это фарс!
Я – всех спасу! Придите! Я – умею.
И ты приди. Ко мне. В последний час…
Стой у креста. Смотри, как выдыхаю, -
я, агнец, шкворнем продранный насквозь…
Всё те ж «козлы» казнят и словом хают…
Смотри… Смотри… Тебе так довелось.
Кто, как не ты, поймёт все эти муки:
тебя пронзали взглядом и чреслом…
И ни за что!… Как затекают руки…
Вы – женщины… И это вас спасло.
Вы, женщины, – совсем другого клана, -
порывисты, наивны и … чисты.
Вам за амвон – не нужно. Там – обманут.
Тебе – признаюсь…Прежде, чем застыть…
Вы – любопытны, искренни, пытливы,
вы верите так свято… Все – в грехах,
но так, как зреет масло у оливы,
так – Вера в вас! Иное – шелуха.
Я умираю, но приду. Не плачьте.
Ведь слёзы женщин – вовсе не вода.
Бог даст вам в жизни счастья и удачи!
А я, – успокоенье смерти дам.
И, если в жизни – боль неутолима,
средь грязи, прозы, нищеты, тщеты -
плачь в Иисусе, Манька-Магдалина.
Воскреснут чувства и воскреснешь ты!
Дева Мария.
Ещё не родила,
но слух – предупреждён:
для смерти, мук и зла
твой первенец рождён.
От рук до пят распят
он, третий между двух,
с разбойниками в ряд
испустит к небу дух.
Да, нужно умереть,
чтоб что-то доказать…
Стоически стоит
слеза в её глазах.
И хочется – роптать,
(ведь не любить – нельзя!)
ребёнка держит мать,
по облаку скользя.
И душит душу спазм:
-Оставьте мне его!
Ребёнка, сто проказ, -
родное существо!
Зачем благовещать,
предвосхищая смерть?
…Прощальный взмах плаща
в заоблачную твердь, -
и выбора ей – нет!
Решили за неё.
И суррогатный свет
в глаза, вползая, бьёт…
***
На стыке слов, как светофор метафор,
рождается «рождаемое» днесь,
и спитч из притч Капернаум и Яффа
в земле зароют и в душе на дне.
И грань времён определив рожденьем
Иешуа пронзит свой век и наш.
Оправданы благие намеренья,
но анемичен избранный типаж.
Уже сквозь тучи лик твердит упрямо:
-Умри…Вот чаша…Послан для того.
И божья мать, как и любая мама,
спешит к Нему, терзаясь за Него.
А Он её вручает Иоанну:
«– Вот, мать твоя!» Что с Бого-сына взять?
Пригвождена за сердце каждой раной
родившая его, родная мать!
Она еще пока что не старуха,
а женщина давидовых колен,
познавшая соблазн святого духа
и сыны народившая взамен.
Рождённый в муках, был он ей спелёнут.
В глазах недетских стынет горний блеск.
Дитём-дитё, но в высях отдалённых
он мудрствует об избранной земле.
Не умереть спокойно на постели,
страдая вряд ли меньше, чем любя.
Он Слово воплотил в избитом теле,
дал шанс пронзить пространство, как себя.
И время ни над чем теперь не властно.
Та женщина, что у креста стоит,
себя, себя, сто раз убить согласна
во имя сыну отданной любви!
И сколько б в нас грехов не замечали,
на стыках душ, крушений и дорог
глядят на мир с утроенной печалью
Отец и Сын. И Дух. Не женский Бог.
ИЕРУСАЛИМ.
«Кровь Его на нас и на детях наших…»
І.
Профукали свой шанс.
Распяли сына Бога
руками чужаков.
Не виноват Пилат.
Плачь, Израиль, о нас
как можешь, в синагогах.
Во веки всех веков.
Хоть не в колоколах.
Мы, избранные «быть»
из всех творений-тварей,
из прочих мужиков –
быть «с богом в голове»,
сумели – не любить
и по щеке ударить.
Во веки всех веков
свою захлопнуть дверь.
Распять, разъять, разнять
единственную душу,
что «Слово» нам несла…
А, может, было Им?
Ну, что теперь пенять,
Христовый ход нарушив,
и – не в колокола –
бить Иерусалим?!
Был брат ваш, Иисус,
как странный иероглиф:
не вписывался в пять
давно известных книг…
Незнаемая суть
застыла на пороге,
чтоб вас суметь понять
средь злобной болтовни.
И не было ещё
лукавее злодейства, -
чтоб избранность свою
за звон монет – продать,
чтоб спрятать под плащём
еврейство-иудейство.
Пусть римляне убьют
Мессию, как жида.
А Он стоял и ждал:
берите и ведите…
А всё затем, чтоб вам,
не верящим в Любовь,
вам показать тогда,
что – рядом был Спаситель!
И мир спасут – слова.
И больше ничего.
ІІ.
Тащил свой крест, – и падал градом пот.
Свой своего, еврея, не убьёт.
Но вот науськать и подставить – рад.
« Се, Человек!» – признался сам Пилат.
А чуть ему б свою превысить власть,
История б тогда – оборвалась…
Тащил свой крест, – «Распни его, распни!»
Не средь зверей – евреев. Меж людьми.
Толпа есть стадо. Стая – не толпа.
Свой своего желает закопать.
И оплюёт, чтоб не поднялся впредь…
Свой своему желает умереть.
Тащил свой крест. Без отдыха. Не спал.
И столб из рук ослабленных – упал.
Толпа – вошла в экстаз, вошла во вкус! –
В пыль, в прах земли склонился Иисус.
Шёл не еврей, какой-то там Симон.
Поднял бревно, чтоб смог подняться – Он,
и нёс бревно, помог хоть тем, чем смог…
Есть у Голгоф свой норов и урок.
Был крест – Его! И жизнь, и смерть – Его!
Царь иудейский брёл полуживой…
Свой своего – не видит. Зла толпа,
и, зрячая, по-прежнему слепа.
***
Нас сводит Бог в определённый час
и вдруг толкает друг о друга лбами,
перформансом одаривает нас
и в преферансе с реверансом давит.
Он образ и подобие своё
на нас впечатал въевшимся чернилом.
Шутник, монетой той же отдаёт,
что мы ему, с рожденья до могилы.
Ведь вера – не религия. Уже
мы так в исканьях наших наторели,
что верим в свет на смертном рубеже,
а до того – в нас вера мерно дремлет.
И бухаются бабки лбом в бетон
пред чумаковским мраморным изыском…
Ах, если б видел Бог, – смеялся б он,
или десницей прикрываясь, прыскал!
Невежи, мы не знаем, что творим.
Нас вводит Бог и в курс, и в новый ракурс,
и видит – всё! – что мы таим внутри.
Но до поры не выдаст нас, однако.
Пусть выдумано всё, и прав Вольтер.
Лбы расшибать друг другу – есть наука.
Иса, Иешуа, Иисус – пример,
как жить, чтоб жизнь на шашни не профукать!
ПЕРВОРОДСТВО.
Ещё пытаюсь спорить,
а дело – вот оно:
перворождённым горе
предопределено.
Талдычили веками,
а вот понять нельзя –
на ком женился Каин?
Кого он в жёны взял?
Направо и налево –
один на целый свет!
Отец да мама-Ева,
да младший пустоцвет…
Гуляет меж овечек,
а тут глотаешь пот!
Жить вечно – плакать вечно,
и это всё не в счёт?
Ну, как бы там ни стало,
определён итог, -
убил, – из-за скандала.
За что обидел Бог?
Побрезговал? Нарочно,
нарочно подстрекнул?
Святое первородство
грехом перечеркнул!
И будет так веками:
всем первенцам во страх,
в нас, в каждом, плачет Каин
с любовью на устах.
И каяться, наверно,
по старшинству не раз.
Я знаю: трудно первым.
И вы простите нас.
***
У жизни на весу,
лишь вздрагивая дико,
несла земля свой крест.
И в этой толще лет
провинциал Иисус,
наивный и великий.
для отдалённых мест
покинул Назарет.
Хоть были до него
зима, весна и лето,
и годы воронья
среди иных времён,
в пергаменты веков
для Нового завета,
как пастырь и судья,
зачем-то избран он.
И бог, и человек,
пророк и проповедник,
он переделать мир
по-своему спешит…
Поклонников огня,
язычников последних,
он ждёт на берегу
израненной души.
А кто-нибудь когда
ещё внушал в нас веру?
Утешил ли, сберёг
в крутой, недобрый час?
Да здравствует всегда
святое чувство Веры.
Что – Сила или Власть,
я спрашиваю вас?!
МОЛИТВА.
Не до цветов.
Не до стихов.
Хлеб наш насущный
даждь нам днесь.
Господи,
правдашний из богов,
дай нам прозрение,
если есть.
Обезъязычив колокола,
толику малую мы сберегли.
И не дотла,потому не до тла
перетрясай этот край земли.
Нам умирать –
не урочный час.
В умники метим,
а вместе – толпа.
В каждом из нас,
в каждом из нас,
зависть, как вера сама, слепа.
Пир средь чумы на стыке веков.
Глас вопиющих и миражи.
Не до стихов.
До каких там стихов?!
Жить! Просто очень хочется жить!
***
Ошарашена. Огорошена.
Не в опале и не в чести.
Разве трудно сказать хорошее,
И по-доброму чуть польстить?
Так устали, что жить не хочется.
Но заоблачных мыслей лёт
пролегает над одиночеством.
Пусть воркует, хоть не поёт.
Многословие, многоглавие,
как напутствие в дальний путь.
Славно русское православие, -
перемелется как-нибудь.
Укрепляя себя молитвою,
упираясь с большим трудом,
многоликую, монолитную
ремонтирую жизнь, как дом.
Разбираю завалы жуткие
до мольбы среди злой молвы:
– Где вы, добрые, где вы, чуткие?
Только слышит ли кто, увы!
***
Когда-то моль меня похряпает
иль кто уроет,
я пережить сумею всякое,
но не второе.
А до тех пор живу с повинною
и, честь по чести,
рассыплется едой молиною
кусочек шерсти.
И буду прахом общей радости
до воскрешенья.
Но не достукаюсь до слабости
самовнушенья.
И не последняя, не первая
по шатким строфам
взойду с источенными нервами
пред Саваофом.
***
Не веруя, не верить ни во что!
Не принимать на веру даже малость.
Что нам с тобою, боже мой, осталось,
просеивая жизнь сквозь решето?
Рассеянно зашоривая взгляд,
сходить с ума то злости и упрёков?
И вечный наш вопрос «Кто виноват?» -
спускать. И вырывать за око око.
На ум нейдёт, как полоумный, стих
и сумасбродно бродит миром божьим.
Вот, ветер дунул, – дух потух, затих,
и свет сквозь сон нисколько не тревожит.
Не веруя, – не веруй и не верь!
В нас, в каждом, жив Фома ещё порою.
Но слышен стук, и отворяют дверь.
И я её когда-нибудь открою.
Ведь, даже будь иудой из иуд,
предательству предавшись, брат по крови –
тебя простят! И в этом смысл и суд.
Вначале – «Слово». И основа – в слове.
Я – никакая. Был диагноз прост.
Подвинусь. И ничем не озадачу.
А говорят: давайте хамству сдачи…
Мелка монета. Не наведен мост.
И я – смолчу. Но верю, что потом
из мельниц жизни, с жерновом на шее,
не смутой быть из омута сумею.
И мне простится многое за то.
***
Как хочет век перелистнуть страницу,
не понеся убыток и урон…
Закрыть глаза! Но продолжает сниться
сегодняшний стократный Вавилон,
и трижды три столпов столпотворений
подпёрли небо, суету творя.
И бесполезно вырезать ступени
и ступни о дороги резать зря.
В кулисах, кулуарах и келейках
гоняют бесов, разгоняя мрак,
«салам алейкум» и «шолом алейхем»,
и «слава богу», но случилось так!
Случилось то, что не должно случиться.
Не объяснит нам ни один закон,
как, смежив веки, выдернуть страницу,
не допустить бедлам и вавилон.
И, бедствуя по-бедуински тяжко,
Всю тяжесть дум тяжёлостью дождя
предупредит писания бумажка,
не отвращая и не отводя.
Полмира – там, полмира – здесь, покуда
куда, зачем, откуда – не поймут.
В ушко иголки смирно прут верблюды,
вмещаясь и мешаясь, как верблюд.
Вот, в караваны правят эскадрильи
и ярость методично бьет огнём…
Верблюду не дано расправить крылья.
Аллах с верблюдом! Что я всё о нём!
Им, горбоносым и горбатым сроду,
привычны зычность, солнце и песок.
Другой породы годы и народы
и сродственны понятию – Восток.
И, даже всё замусорив деньгами,
побрякивая, бряцая, звеня, -
не лезьте со своими сапогами!
Вас не поймут!… Как не понять меня.
***
Как ни мудри, – всё очень просто. Верь.
Хоть не дано понять всего и сходу,
Душа – не в снах! Не на погостах – Дверь,
и не среди мозгов чистопородных.
Душа – есть Мы! И, вместе с нами, ниц
падёт, как тлен, с его полураспадом…
От нищенок до столбовых цариц
мы прахом первородным ляжем рядом.
Душа? – Всё это выдумки! – Когда
не хочется терять, что так ценили…
Когда устали ни за что страдать
и мучиться в болезненном бессилье.
Тогда вручаем мы себя – судьбе,
и отделяем Душу над собою.
-Ей будет легче… – говорим себе,
как девочку спасая с поля боя.
О чем бы нам ещё поговорить,
чтоб нить беседы светской не нарушить,
когда едва начнётся эта нить,
как не об снах, и этих самых «душах»?
Ловцы же человеков, то бишь, душ,
надеялись – они-то – будут свыше!
Марш похоронный, как парадный туш,
в глухой ночи долбит им тоже крыши.
Нам кажется, что всё вокруг не зря.
Обман в себе лелеем, даже холим,
когда слетает лист календаря,
сгибаясь от неё, душевной боли.
А я дошла до истины простой,
такой простой, что вовсе не нарядной.
Мне рыжий кот салютовал хвостом:
-Люби меня, пока я здесь и рядом!
***
Там нет ничего. Просто легче, когда
в бездонную прорву стекает вода,
и смысл обретает понятье «не зря»
под тусклою тенью резьбы алтаря,
и взлёты фантазий вовеки веков
щекочут амбиции нас, чудаков.
Придумали – верим, и помним, и ждём,
когда же к какому-то свету придём,
к итогам, к истокам, к суду и судьбе…
И столько всего мы напели себе,
что я понимаю вселенскую грусть:
-Там нет ничего… Никогда не вернусь…
***
Пройдёт и этот день. И будет всё, как прежде.
В потенции дождей растает мой зигзаг.
Любви и красоте, как вере и надежде,
распахнута душа. Не хочет замерзать.
Как будто так легко, – начать Ничто с начала,
остаться до конца, не отдавать концы…
Мелькают огоньки пасхальными свечами,
и покидают мир глупцы и мудрецы.
Проходят, как Никто, как тени в чёрно-белом,
и в памяти чужой растают без следа.
…Я – зёрнышко твоё! Оно пустило стрелы
и прёт сквозь черноту, где солнце и вода.
Храни, Господь, всё то, что капает и дышит.
Оно ещё дойдёт и ступит важный шаг.
В потенции дождей живёшь и ты, Всевышний.
И тем жива ещё и будет жить душа.
***
Время – не лечит, оно – убивает.
Тонет во тьме напряжённая нить.
Сложные вещи простыми словами
время пытается мне обьяснить.
С прошлым на «ты», – это кажется смелым:
задним умишком богаты всегда.
Как неуёмно и как неумело
в чёрную прорву сбегает вода!
Царства небесного внятны посулы,
мазаны миром глупцы и жрецы.
Бог – это совесть. Она б не уснула
в полном покое, как все мертвецы.
Мертвенна бледность убогих и сирых.
Отче небесный скребёт экскремент.
Хватит ли хватки, осилят ли силы
вечный вопрос на текущий момент?
Тело – устало, истерзаны нервы.
В ризах конфессий, приходов и вер
анестезия – приватною мерой –
выход и вход на особый манер.
Кто-то шестёрки рисует в палате,
кто-то хвалебные песни поёт…
Время – не врач, а седой знаменатель,
душу к итогу впритык подведёт.
***
Всё так, как есть. И хорошо, что так.
Без всяких эпикризов и прогнозов.
Всех недовольств больная суета
усугубляет жизненную прозу.
А проза в том, что мы хотим – иметь!
И вечно нам чего-то не хватает.
Немыслимо: весну искать в зиме,
и лета ждать, гоняясь за летами.
Всё так, как есть. В определённый срок,
от слов мятежных и от ловчей сети
избавит нас умно и так хитро
тот, кто всё это выдумал на свете.
И мы, привитым разумом гордясь,
бесхвостые, зубастые и злые,
скулим иль правим бал в своей стихии,
в том собственную дурость находя.
Всё так, как есть. Другого не дано.
Транзитом мы прибудем к пункту сбора.
Строительный вагончик у Собора
маячит, совмещая всех в одно.
***
Срок сброса информации – прошёл.
И потому не спится и не спится.
Вот, – матрица. Последняя страница.
Господь сдувает чёрный порошок.
На день прошедший он бросает тень:
здесь всё, что нам положено, – вместилось.
Сдаёмся победителю на милость,
на веру принимая дребедень.
Откуда ж нас подбросили всерьёз
и правила открыжили в скрижалях?
Удобнее, чтоб помнили и ждали, -
вдруг явится с ревизией Христос?!
Дотоль молись, не плачь и не зови.
Всё вовремя случится, может статься.
Лишь вечные превратности Любви
зияют в тексте божеских нотаций.
Вот, – матрица. Как распорядок дня,
как фатум этой жизни быстротечной…
Натикивает время мерно вечность.
В ней ни тебя не видно, ни меня.
Процесс пошел. Кому-то же давно
открыли те покровы откровенно…
И бьётся жизнь в артериях и венах,
не соглашаясь смело и смешно.
***
Я голос твой уже не помню.
Черты лица стирает срок.
В бездонную каменоломню,
вовнутрь, в утробное нутро
стекает жизнь водою мёртвой,
и остаётся пара фраз,
как смесь гравюры и офорта,
как близость, что оборвалась.
И даже если Там, – нет края,
и ничего по сути нет,
их откопает, замирая,
другой какой-нибудь поэт.
Твой контур намечаю тихо
в чужом краю, где никогда
не указует вход и выход,
мерцает мёртвая вода.
С большим трудом, не без изъяна,
я воду делаю живой…
Что мне надрывный вой органа,
иль певчих заунывный вой?
Тянуть оставив «многи лета»,
в один глоток – ту пару фраз!
Ведь память оживает где-то,
посмертно покидая нас.
И голос, что отдаст мне память,
в себе почувствую, внутри.
И между помнящими, нами,
душа живая – воспарит.
***
Буря и горе – в стакане,
то, что ни крохи не значит,
будто слеза в океане,
бьётся, смеётся и плачет.
Сущности слабой не внемля,
с участью не соглашаясь,
карту купила «деревня»,
и потрясает «виршами».
Зубы сломав, шестеренка
ось по инерции крутит.
Ведьма с глазами ребёнка
вцепится и не отступит.
И, уповая на Бога,
впредь до осиновой дрожи,
я начинаю дорогу
в гору от впадин безбожья.
Сколько б чего ни хотела,
не дорываясь до спора,
даждь днесь Христового тела
и богоданность кагора.
***
…И лишь на генетическую память
надежда вся! На эту память лишь.
Мутанты мутят воду между нами, -
ты в этой луже ходишь и сидишь.
Колёса жизнь вращает, извращая,
иль режет воду на море баркас,
на самом дне, стать взрослым обещая,
там вызревает перл за часом час.
Приоткрывая створки, цедит в щёлки
всё ту же воду, мокрую среду.
Все примеси, осколки – кривотолки
познаю я. Песчиночку найду.
И не предам! Прижму к груди украдкой.
Спасибо же Создателю за то,
что средь ущербных дел и беспорядков
есть здравый смысл, есть вечный Дух святой;
за предков и за их людскую душу,
бессмертную, воскресшую из тла,
за то уменье слушающих слушать,
что ощущать я изредка могла,
за стержень жизни, не дающий сдуру
распасться поколениям и впасть
в гнилую ересь, спесь, литературу,
халтуру, искушения и власть,
за то, что не цепляется зараза,
не липнет грязь, сбываются слова…
Всегда дезоксирибонуклеаза
подобием и образом жива.
19 декабря.
Вседержитель? –
Он слишком занят.
Ну, а женщина
женщин не любит.
Обращаюсь к тебе,
Чудотворец.
Помоги.
Ты, ведь, тоже в силе.
В декабре мне всегда так плохо:
я хандрю, раздражаюсь, сохну,
задыхаюсь, и от бессилья
понимаю, что жить – не вечно.
В твой ли праздник
кряхтеть и охать?
Но со мною – такая штука:
за два месяца до рожденья
моего – твой великий праздник.
Это более, чем знаменье.
Только, может быть, Николая
дед Морозом я называю?
То ошибка моя, не прихоть.
А по сути-то всё едино:
звать кого, называть кого…
Чуда просим.
И каждый – просит.
Ведь, такие мы – эгоисты.
Всё бы нам задарма
и сразу.
Я – винюсь.
Ничего не надо.
Что придёт – то у нас и будет.
Будет каждому,
что досталось.
Мне же – малость,
как оказалось.
***
Коробят век
бессмысленные строки.
Умы тупы.
Талантов нет.
Мы – одиноки
среди толпы.
Нахраписто и резво
чернь штурмует
свои места,
и жизнь вокруг
так бесполезна
и так пуста!
Весь мир – вокзал.
На перепутье
своих дорог
любой из нас –
транзитный путник
лишь на срок.
Хоть бывшим третьим
(ныне общим),
но рвись вперёд.
Проводят, встретят,
меньше или больше
на наш черёд.
Мы – беглецы.
Мы – бегуны за целью
и в Никуда.
Мы позабыть уже успели
свои года.
Ликуют практик и деляга.
Теперь, увы,
уменье тратиться во благо
забыли вы.
А для души
(в наличии ли цацка
у нас сия), -
убожество,
убоище вибраций
для бытия.
Мой мир, как мальчик,
распахнувший двери.
Как старец – век.
Ив эту сотню лет
как уберечь мне их от бед
и верить
во что?!
***
Куда-нибудь развеять семена,
кому-нибудь подбросить кукушонка…
Оскудевает дикая страна
и подличает мелкая душонка.
А женщина всегда держала всё,
любую тяжесть взяв кариатидой.
Потоком мутным был забор снесён,
в пролом потоком хлынули обиды.
Ругаем власть и проклинаем жизнь,
а сами пьём, крадём и попускаем.
Куда ни глянь, куда не повернись –
бросаемся добротными кусками.
Честь продаём повально и вразнос.
А в детском доме на полу мальчишка
трёт удивлённо конопатый нос
уже готовым к мести кулачишкой.
И погрязает в фарисействе свет,
теряет смысл и совесть материнство.
Иконописно смотрит триединство:
страдальцы – есть, а виноватых нет?
За что же жизнь детишек смалу бьёт,
когда ж мы совесть потерять успели,
стреляя в поколение своё
и равнодушно бросив колыбели?
Мы вымрем, если Женщина, Жена,
в затоптанном народом огороде
куда-нибудь развеет семена
без уваженья к собственной природе.
***
Поставьте, друзья, на могиле мне крест,
чтоб было за что ухватиться,
когда из далёких заоблачных мест
объявится божья десница.
А суд мне не страшен, он «божеский» суд,
безгрешные бросят ли камень?
Лишь грешники грешницу только спасут
(но это, друзья, между нами!).
Страшна ведь не смерть, а страдания – до.
И, дух отнимая при этом,
Отец наш небесный, хоть очень святой,
не жалует слишком поэтов.
А я расскажу ему: это – зазря!
Пусть он пересмотрит расклады.
Мне б только подняться! Подставьте, друзья,
мне крест мой, а камень – не надо.
Я буду глядеть на траву-повитель,
на небушко…Может, услышу:
-Зачем померла? Выметайся отсель!
И мне улыбнётся Всевышний.
|
