Так бывает иногда –
к Крохину пришла беда.
Как на всякую старуху,
на него нашлась проруха:
надо ж было так случиться –
Гене в женщину влюбиться.
Хоть бородкою седой
обладает он давно,
но душою молодой –
бес и дал ему в ребро.
Для любви стал слишком мал
Гены Крохина подвал,
где радость встреч его была
краткостью омрачена.
Говорил не раз об этом
с вожделения предметом,
что нет большей радостИ –
вместе отпуск провести.
Так почти что квАртал ныл
и, злодей, уговорил.
Появилась тут оказия –
с ним на воды едет пассия.
Так узнал честной народ,
что в июльский наш поход
с нами женщина идёт.
Чтобы избежать расспросов,
Крохин взял её матросом
на байдарку ту, где он
капитаном с нею шёл
и всех нас с собою вёл.
О тоске своей безмерной
целый год бубнил Валера –
он не только Люду любит,
он, как все другие люди,
отдыхать привык в природе,
не на пляже при народе,
там, где выпить есть соблазн,
а вдали от лишних глаз.
Без природы сильно мается,
только там он заряжается
положительной энергией
и без неё помрёт, наверное.
В тундре, за Полярным поясом,
прёт энергия от полюса.
Рассуждая так примерно,
Люду убеждал Валера
той поездки стать участницей,
да и подыскать напарницу,
чтобы не было ей скучно –
все ж вдвоём всегда сподручно.
Слушая Валеры речи,
Люда думала: «Мой птенчик!
Как, однако, хороша
для других твоя душа».
На него она молилась
и, конечно, согласилась
отпуск в тундре провести
к обоюдной радости.
Тут же вспомнила Людмила
про мамашу друга сына.
Это и была Галина,
Гены Крохина «Мальвина».
Люда Галю убедила,
что поездка им по силам,
в том, что Гена хоть «сайгак»,
но силён и при деньгах …
и любвеобилен,
когда выпьет сильно.
В общем, в жизни всё совпало.
Прямо случай небывалый.
Оказалось не так просто –
чуть ли не сорвал всё Розман.
Так бывает у евреев:
всех других они важнее.
Розман стал незаменимым
и поездку отменил он.
Мол, начальство не пускает.
Дескать, слишком много знает,
что такого вот спеца
в тундру отпускать нельзя.
Вдруг он где-то пропадёт?
Кто такого же найдёт?
В общем, он не смог пойти.
Где другого нам найти?
Крохин в две тыщи четвертом году
всем заявил нам, что, мол, не пойду
с Пашкою я снова
и при всех дал слово.
Взад своё он слово взял,
Пашку вновь с собой позвал –
вот что делает из нас
чувство к женщине подчас.
Гену ждал опять урок,
что нельзя менять зарок,
а в походе появился
«независимый» стрелок.
Сразу же пристал ко мне –
не храплю ли я во сне?
Сам такое выводил,
слушать не хватало сил.
А меня чуть что толкал,
громким голосом орал –
мол, ты что опять храпишь,
нарушаешь тундры тишь?
Покричит и снова спит.
И по-прежнему храпит.
Днём занудством заедает –
всё он видел, всё он знает,
кто и как в поход идёт,
как на рваную палатку
нужно подшивать заплатку,
кто и чем заняться должен,
что в походе слов «не можем»
нет, есть «просто не хотим»…
Было так натужно с ним,
что мы все, без исключенья,
предпочли б ему еврея.
И, в отличье от Валерика,
он с замашками холерика.
По профессии электрик,
а они не без истерик.
Видно, что не раз искра
через мозг его прошла.
Не минул и паралИча –
всех он кроет без приличий.
Не велик, да и не мал,
всех других он глоткой взял –
иерихонская труба
по сравненью с ним слаба.
Словно пули с автомата,
фразы сыплет, сдобрив матом.
Только станешь возражать –
начинает добавлять.
В крик, бродяга, переходит
и глазами жутко водит.
Пашка, этакий нахал,
Люду «баушкою» звал,
хамски вёл себя с Галиной,
Гены Крохина «Мальвиной» -
всё сходило ему с рук,
потому что - Гены друг.
Позади приготовленья,
наступил день отправленья.
Проводить пришёл нас Сухов
и, конечно же, Андрюха.
Нас в «гуляльную прогулку»
провожали не на шутку –
для стоящих у перрона
прямо из окна вагона
Крохин кружки наполнял
и закуску всем давал.
Было весело, но всё же
был в глазах вопрос тревожный,
два вчерашних мальчугана
задавали его мамам,
но Людмила и Галина
были так еще наивны
и беспечны. Ведь их ждали
удивительные дали,
пляж чудесный у реки
и сыпучие пески.
Слава Богу, наконец,
вот и начался отъезд.
В такт колёса застучали,
мы забыли все печали
и за стол гурьбою сели,
пили, спали, пили, ели.
То глядели мы в окно,
то играли в домино.
Снова мы в окно глядели,
снова пили, спали, ели –
так два дня и пролетели.
В Воркуте прохладно было,
на вокзале моросило
и тепла всего плюс восемь –
по московским меркам осень.
Нас до шахты Воргашора
довезли довольно скоро.
По дороге до реки
мы тащили рюкзаки.
Здесь поход наш стартовал,
здесь был первый наш привал.
Вдоль по берегу реки
всю ночь бродили рыбаки.
То, что в тундре так привычно,
мне казалось необычным –
ночь по времени была,
но она была светла,
всё отбрасывало тень,
в тундре был Полярный день.
Как бывает в первый раз,
всё здесь радовало глаз:
травы, мхи, цветы, кустарник,
шум реки, простор бескрайний.
Всё, что видели мы здесь,
вызывало интерес –
плавный ход
прохладных вод,
дюн песчаных крутизна
и рельеф наклонный дна,
брызги, пенные набеги,
водных зарослей побеги,
чудный сладкий вкус воды,
разом горло леденящий,
и в расщелинах гряды
ноздреватый снег лежащий,
россыпь камешков различных,
всех оттенков и цветов,
сочетаний необычных
и разнообразных форм.
Вновь взметнулся флаг на рейде –
мы сплавляемся по Сейде,
славной северной реке.
Я иду на каяке,
Паша «люберецкий» тоже.
Две байдарки. День погожий
открывает новый мир –
бесконечной тундры ширь.
Нам по Генкиному плану,
так сплавляясь, предстояло
за два дня пройти примерно
семь десятков километров.
Там, собравшись в путь недолог,
всем отправиться на волок,
чтоб по Нямде и Сяттую
выйти нам на Роговую,
вверх по ней пройти опять
километров сорок пять
и достичь конечной точки,
потоптаться там чуточки,
вволю дичи пострелять
и как следует пожрать,
нагуляться, наловиться,
снова к волоку спуститься
и его назад пройти,
снова на воду сойти,
с Сейдою войти в Усу,
сутки пережить в лесу
и почти что двое суток
ехать поездом в Москву.
Прелесть Крохина походов в том,
что, несмотря на годы,
в них он не снижает ритм,
лидером вперёд летит,
всех всегда опережая,
ритмом этим заражает
и нагрузки не снижает,
что пройти нам помогает
все пороги и преграды.
Радость будет мне наградой,
радость, оттого что смог
проскочить и я порог,
смог себя преодолеть,
смог за Крохиным лететь,
смог пройти таким маршрутом
как бы ни было мне трудно.
Хоть и жёсткий он порой,
хоть и злимся на него мы,
но без жёсткости такой
вряд ли были бы способны
мы идти согласно плану.
Потому над нами главным
мы его всегда считаем,
хоть приказы обсуждаем,
но уверены, что Гена
всё сумеет непременно.
Причудливо красив узор реки.
Не каждому понять его дано.
Мы тянем шеи, словно гусаки,
мы ищем так предательское дно.
То, прижимаясь к «крутояру»,
с потоком мчимся мы вперед,
а он бежит, как будто пьяный,
его сам чёрт не разберет,
то, «суводь» издали заметив,
назад неистово гребём
и, точку на камнях наметив,
кормой вперед туда идём.
То гадаешь у «разбоя» –
пять проток перед тобою –
по какой из них идти,
чтобы к мели не прийти?
Скучать нам не дает река,
подбрасывает сложные задачки.
Махать веслом не устает рука,
но тело затекло от водной качки.
Вот к подножью «языка»
я каяк свой направляю,
торможу веслом слегка –
скорость сплава замедляю.
Где кончается «язык»,
слева – крупный «обливник»,
а за ним бурунчик вьётся.
Справа «вал косой» несётся.
Ниже – «бочка», вал стоячий,
буду мокрым, не иначе.
Сильный делая гребок,
ухожу на правый бок.
Проскочив «обливника»,
был водой облит слегка
и несусь, что было мочи,
я с потоком прямо к «бочке»
и при входе в самый вал
скорости ещё поддал.
Проскочил! И слава Богу!
Только вытер пот со лба,
снова глянул на «дорогу»,
а «дорога» вбок пошла.
Ну а ниже по теченью
ожидало приключенье –
проскочив стоячий вал,
я к «прижиму» прискакал.
Там, под берегом крутым
низко так растут кусты.
Их сухие корни-жилы
из воды торчат как вилы.
Сделав несколько гребков,
от «прижима» убегаю
и от тех сухих клыков
в сантиметре проплываю.
Всё же мне пришлось вернуться
и, конечно, чертыхнуться –
на корме лежал мой спиннинг,
а на нём блесна болталась.
Зацепив крючком за куст,
на клыках висеть осталась.
Мне «Блюфокса» было жалко,
только началась рыбалка
и пришлось мне там разуться
и, раздевшись, окунуться.
В общем, было все, друзья:
дважды лодку клеил я,
дважды побыл в «оверкиле»,
часто падал от бессилья,
а река вперед бежала,
расслабляться не давала.
В эти рыбные места
мы забрались неспроста.
Вон пошла вода кругами
здесь и там, глядите сами.
Это хариус играет,
мух с поверхности хватает.
Ну а здесь, на мелководье
стаи мелких рыбок ходят,
это хариуса молодь.
Здесь же щука, линь и окунь
эту молодь ловко ловят.
Сразу после переката,
поперек реки, с захватом,
с берега со взмахом хлёстким
спиннингом бросаю блёсны
и отлаженным движеньем,
ощущая напряженье
от, вращаемой струей,
брошенной блесны моей,
я крутил свою катушку.
Леска медленно, натужно
шла на шпулю из струи.
Вдруг движения мои
что-то там остановило
и с невероятной силой
стало рваться в стороны,
словно заколдовано.
То потянет по теченью,
остановится, стоит,
то возобновит движенье
и трещотка вновь трещит.
Наконец, меня измучив
и себя вконец достав,
ярким блеском стали лучшей,
серебристой рыбой став,
из струи как литый брус,
появился хариус.
И уже на мелководье
он опять пытался шкодить:
биться, прыгать и скакать.
И на берегу опять.
Так и прыгал он, пока
не взяла его рука,
чтобы вытащить тройник.
Лишь тогда от боли стих.
Ловля рыбы увлекала,
много времени отняла
и в процессе трафика
мы выбились из графика,
в первый день всего пройдя
километров двадцать пять.
День прошёл и потеплело.
Отлегло, что заболело
и в преддверии жары
налетели комары.
Стали мы места искать,
чтобы на ветру стоять,
чтобы ветром посдувало
тех, кто нас хотел кусать.
Нам «Бибана» стало мало,
стали мази применять.
Гена был опять в ударе
и пристал ко мне по таре –
будет рыбу он солить,
ну а мне ведро возить.
«Я за всех ответственный
и вожу лишь специи.
А не хочешь – сам лови,
сам и ешь, сам и соли».
Вновь я Гене уступил
и ведро освободил.
Хоть не кушал ни одной,
рыбу я таскал с собой.
Возвращаясь, был я рад
огорчить товарища
и вернул ему назад
рыбу, всю в опарышах.
В день второй прошли пятнадцать,
в перекус сошли размяться,
ловлей рыбы подзаняться,
но пришлось все побросать,
нужно было нагонять –
мы пошли на тридцать пять.
В этой гонке по барьерам,
по протокам и шиверам
при посадке я кильнулся …
Мой каяк перевернулся,
зачерпнул воды безмерно.
Благо, Люда и Валера
там же рядом зависали
и свидетелями стали,
а потом мне помогали –
всё, что плавало, собрали.
Банки две свиной тушёнки
я оставил для потомков.
Не нашёл я уполовник,
видно, унесло потоком.
Утонула так же тихо
и любимая «Аджика».
И, что самое ужасное,
утопил бутылку с маслом я…
С неудачей всё же справился
и с друзьями вниз направился.
Всех догнали мы едва,
было ровно двадцать два.
Пройден был этап похода
и мы за полночь гуляли.
То закаты, то восходы
каждый час гурьбой снимали.
По реке мы проплывали,
птиц и зверя наблюдали:
Было несколько семей
диких северных гусей.
Выходя вперед отважно,
выводки вели мамаши.
Желторотые гусята
шли за ними как солдаты.
Их на берегу реки
ожидали гусаки,
с грозным видом так взирая –
вдруг опасность есть какая?
Старшие, завидев что,
становились на крыло,
криком всех оповещали.
Малыши спасенье знали –
будучи в воде, ныряли,
а на берегу – бежали.
Как домашние телята
на негнущихся ногах,
нас встречали оленята
на заросших берегах.
Видя нас, они мычали
как-то жалобно и горько,
вслед по берегу бежали,
не пугаясь нас нисколько,
долгим взглядом провожали
и из виду пропадали.
С громким криком из кустов
утка вылетала.
Неуклюже, тяжело
на воду упала
и с усильем поплыла,
будто ранена была.
То ускоряя ход, то замедляя,
при этом все не умолкая.
Её потомство, также неуклюже
раскачиваясь на ногах,
бежало от ближайшей лужи,
где с мамой плавало в кустах,
к крутому берегу речному,
чтобы в воде укрыться снова.
Надрывно утка так кричала
и дальше, дальше уплывала,
пока опасность миновала.
С воды вдруг с лёгкостью она
взлетела в небо ловко
и к той же луже курс взяла,
где их спугнула лодка
и по-иному утка та кричала –
пушистых малышей к себе
она всё громче звала.
Серая шубка, сливаясь с камнями,
прятала зайца. Но ветер сменился.
Вмиг налетела мошка с комарами
и от укусов зайчишка аж взвился.
Полетел, не чувствуя дороги,
в воздухе мелькали его ноги.
В это время мы и проплывали
и его бегущим увидали.
У воды, у самого уреза
на какой-то миг остановился,
ситуацию оценивая трезво,
и за поворотом быстро скрылся.
И опять улучшилась погода,
и добычу принесла охота.
Паша на охоте беспристрастен,
птиц и зверя он не бьёт напрасно –
лишь тогда он заряжает ствол,
когда мясо нужно нам на стол.
Так с потерею товаров,
в чём повинен был и я,
мы тушили в скороварке
три им подстреленных гуся.
Удалось нам на обедах
вместо «Ролтона» отведать
жаркое из гусятины
да и рагу с зайчатины.
А матроски приуныли
и уже наутро взвыли,
так как сразу же с рассвета
было жарко и при этом
никакого ветерка.
Душно стало им слегка.
Стало тяжело подняться,
стало трудно всем дышать –
утром было здесь плюс двадцать,
днём же стало тридцать пять!!!
И с жарой исподтишка
прилетела к нам мошка!!
Все, кто мог, в воде спасался.
Я в одежде окунался,
но в жарище вот такой
через час уж был сухой.
Ну и времена настали –
в гневе женщины восстали.
«Обманули нас! Сказали,
что здесь будем отдыхать
и, купаясь, загорать.
Мы живые, не из стали.
Гады нас здесь искусали.
Мошки, гнусы, комары.
Вместо кожи – волдыри.
Заманили нас обманом,
ходим мы везде с «Бибаном»,
невозможно помочиться,
каждый гад готов в нас впиться,
свежей кровью насладиться.
От жары изнемогаем,
деть себя куда не знаем.
Никакой здесь нет энергии,
мы страдаем от аллЕргии».
Задавала тон Галина,
Гены Крохина «Мальвина»:
«А сейчас, в пору безветрия,
не могу сходить до ветра я,
то есть в эту вот жару
вынужденно я не пью.
Говорят, сегодня – волок,
да я просто здесь умру».
Суд над нею был недолог.
Паша всё сказал ей лично,
хоть и недипломатично:
«На реке гребёшь пока –
не страшна тебе мошка.
Если занят ты работой –
рыбу чистишь, греешь воду,
шкуру с дичи обдираешь,
хворост в тундре собираешь,
хоть и чувствуешь укус,
как мошка вошла во вкус,
знаешь – можно потерпеть,
стоит только захотеть.
Не чесать и зуд проходит
без следа, и боль уходит.
Здесь комар не малярийный
и укус его стерильный.
Неприятные укусы
и мошки, и гада-гнуса
лишь такое приложение
к массе удовлетворения
от поездки в Заполярье.
Но тебя измучат твари,
если ты подвержен лени,
мучаешься от безделья
и любой укус в тебе
вызывает раздраженье –
ноет бок, зудит в спине,
никакого нет терпенья
выносить на шее жженье.
Сделай вывод – не ленись,
в меру сил своих трудись.
Ходим мы сюда в поход,
чтоб увидеть - кто есть кто,
с кем приятно и легко,
ну а кто - халяву ждёт».
От нытья и перегрева
Гена был какой-то нервный.
После сносного обеда
вышел к нам он для беседы.
Чтобы не обидеть вожака,
Паша начал речь издалека:
«Нам известна цель похода,
но подводит нас погода –
разморила всех жара
и обилье комара.
К точности имеем склонность,
нам нужна определенность.
Мы пойдём на Роговую
или ты найдешь другую
цель, которая сейчас
достижимая для нас?
Если - да, тогда готовы
за тобой идти мы снова,
лишь осталось нам палатку
сверху затолкать в укладку.
Если всё же есть сомнения,
ты послушай наше мнение –
мы вчера галопом проскочили
те места, где рыбы изобилие.
Дичи тоже там полно,
олени, гуси, зайцы.
Нужно вверх пройти всего
километров двадцать,
там на днёвку встать на сутки,
можно и на двое,
чтоб едой набить желудки
и не знать покоя».
Гена, спавший весь с лица,
был похож на мертвеца,
лишь бессвязно бормотал
и пустой башкой мотал.
«Над собою я не властен,
с вашим мнением согласен.
Я не помню случая,
чтоб женщина вот так
меня нытьём замучила» -
сказал и весь обмяк.
Лишь к утру он отошёл,
снова в прежний вид пришёл.
Сутки там ещё стояли.
Солнце так пекло, что стали
расплываться в зное дали.
Воздух в мареве дрожал.
Гена вниз ловить сбежал,
чтоб не слышать вой, наверно.
Дам обеих взял Валера
на прогулку по реке.
Паша в утлом каяке
тоже вверх пройти собрался
и охотой там занялся.
Только я бродил понурый –
в этот день я был дежурный.
К трём часам вернулся Гена,
щук принёс он обалденных.
Я пожарил их к приходу
усмирённого народу.
Позже Пашка подтянулся,
он с добычею вернулся –
зайцев двух принёс с собой
отличившийся герой.
Дичь и рыба как на грех
снова подогрели всех.
Тут и вспомнила Галина
про отъезд и взгляды сына,
с духом снова собралась,
снова в схватку ринулась:
«Не могу я здесь болтаться.
От укусов, может статься,
лихорадкой заболею.
Отвезти меня скорее
надобно на станцию!»
Надо было видеть вам
Пашкину реакцию.
Возмутился и Геннадий:
«Что за бунт опять в отряде?
Мы поход два года ждали.
Волок вы уже сорвали.
С вами некому идти.
С вами нам не по пути.
А кто хочет – пусть идёт,
если только путь найдёт.
Тяжело там сесть на поезд.
Поиметь вам нужно совесть!».
Люда в спор и не вступала,
а Галина замолчала.
Но печаль её прошла,
а любовь своё взяла –
с виду строгий Крохин Гена
стал с ней ласков неизменно.
Сколько мы сплавлялись вниз,
выполнял любой каприз,
с Пашкой в спор бросался рьяно,
если только не был пьяный,
утром свежие портянки
он наматывал засранке,
бегал, будто он мальчонка,
днём шутил и звал галчонком,
песни пел и пел куплеты,
часто делал комплименты
и, достойный восхищенья,
заслужил её прощенье.
Целый день не зря палило
и под вечер заштормило.
Сильный ветер разыгрался,
будто он с цепи сорвался.
В небе ж чисто всё кругом.
С Пашкой мы легли рядком,
всё убрал он под полог,
только лёг и сразу смолк.
Я же все свои манатки
поразвесил на палатке –
мыслил я, что на ветру
всё подсушится к утру.
Два часа я под рулады
слышал далеко раскаты,
но минули два часа
и до нас дошла гроза.
Часто капал дождь по крыше,
правда, я его не слышал,
а проснулся оттого я,
что не понял - что такое?
Будто дырка надо мною –
прямо с полога вода
на коленку мне текла.
Вот беда!
Нет в жизни счастья!
То храпит сосед всегда,
то преследует ненастье!
Утром стали собираться,
чтобы по реке сплавляться.
Семь ли, восемь километров
мы прошли. С порывом ветра
Сейда влево вниз пошла –
русло новое нашла.
Где о берег волны бились,
мы у дюн остановились
и стояли на ветру.
Затихал он лишь к утру.
В русле старом, пересохшем
и осокою поросшем,
в лужах, солнышком прогретым,
подрастала мелюзга.
Отдохнули мы слегка.
Ловлей занялись при этом.
Мы с Валерой взяли щук
и пожарили котлеты.
Пашка стал ловить на мух.
Гена в творческом порыве
как всегда ловил в отрыве.
Дамы здесь подолгу спали,
тело бренное купали,
на песке потом валялись
и со мной на фото снялись.
Пашка вновь меня корил,
мол, «лопатку утопил,
что же ходишь ты без дела?»
Выступление задело,
молча я мачете взял
и лопатку изваял,
но не угодил злодею,
не просёк его идею –
без сучка я обошёлся
и брусок не раскололся.
Так по двое суток кряду
мы стояли всем отрядом.
После шли, искали ветра,
три-четыре километра,
а когда и все двенадцать
продолжали мы сплавляться.
Дождь повсюду шёл за нами,
хоть не каждый день, но шёл.
Поднялась вода местами,
скрыла мели, скрыла камни,
от тепла весь снег сошёл.
В день пятнадцатый июля
снова лагерь мы свернули,
долго шли и лишь к обеду
к берегам пришли заветным.
На стоянке, возле плёса
после каждого заброса
окуни хватали блёсны.
Не какие-то «матросы»
подмосковного размера –
брались просто «гулливеры».
Двести, триста, полкило…
Генке снова повезло:
окунь взял на килограмм,
его Генка чистил сам.
Щука тоже бралась там.
Генке снова повезло –
щуку взял на три кило.
Все поймали рыбы – море
и ухи наелись вволю,
на рогульках запекали,
чайкам головы отдали,
фарш котлетный накрутили,
весь пайковый спирт попили.
Ночью снова дождь побрызгал,
утром я с блесной порыскал,
щучку взял, штук пять горбатых.
Генка встал, сказал: «Когда-то
мы в заливе за горой,
в стороне от буровой,
прямо с Сейды заходили
и здоровых щук ловили».
Километр мы с ним прошли
и к пригорку подошли,
место взору открывая,
где стояла буровая.
Всё, что здесь вокруг валялось,
от бурильщиков осталось:
аллюминиевая кружка,
от ведра кривая дужка,
ржавых несколько болванок,
россыпи консервных банок,
искорёженные балки,
бак дырявый от солярки,
бой стекла, куски посуды,
угля каменного груды,
обгорелый остов дома –
след, до боли нам знакомый.
Этот след в двадцатом веке
оставляли «человеки»….
Спиннингисту здесь идиллия –
хищной рыбы в изобилии.
Здесь блесна пустой вернётся,
если щука …промахнётся.
Встречный ветер нам мешал,
дальше бросить не давал.
Я ловил на самоделку
с единичным лепестком.
Метров семь она летела
и сносилась ветерком.
Мне заброс казался близким.
Я крутил катушку быстрым
и отлаженным движеньем.
Леска шла без напряженья.
Сверху мне была видна
воду рвущая блесна.
Спиннинг приподнять я мыслил –
щука на блесне повисла.
Она сделала бросок,
как казалось, из-под ног.
В зарослях травы укрылась,
замерла и затаилась.
Рыбкою блесна играла
и её добычей стала.
Глазом водит необычно,
не желает быть добычей.
Бьёт хвостом, взмывает свечкой
иль прикинется овечкой –
без упрямства так идёт,
даже пастью не ведёт.
Но в последнее мгновенье,
как по щучьему веленью,
ставит тело поперёк,
спутать хочет поводок,
чтоб до лески так добраться
и с блесною оторваться.
Здесь, не мешкая ничуть,
нужно на берег тянуть,
все попытки пресекая,
от обрыва снасть спасая.
Вслед за щукой окунь взялся.
Генка тоже «оторвался».
Правда, щук он не поймал,
в оправдание сказал:
«Толстый окунь – это дело.
Щук ловить мне надоело».
Если Генка не поймал,
не видать тебе похвал.
Потому что он не первый!
После нас пошёл Валера.
Двух хороших щук поймал он,
третья - поппер оторвала.
Снова, сделав переход,
у стола присел народ.
Здесь, в компании друзей,
я отметил юбилей.
К общей радости ребят
стукнуло мне пятьдесят.
Каждый с массой пожеланий
мне оказывал вниманье –
благородные ребята
мне дарили перекаты
(правда, сколько ни бросал,
ничего в них не поймал),
взгляд, на подвиги зовущий,
и куст шиповника цветущий
подарила мне Галина,
Гены Крохина «Мальвина».
(Не возьмешь его с собой,
потому что он - живой.)
Люда мне вручила с жаром
новеньких перчаток пару.
Преданность свою безмерно
мне выказывал Валера.
Паша из последних сил
каждой ночью храп дарил.
Гена, старый аксакал,
новый мне кинжал продал.
Много всяческих похвал
в адрес мой народ воздал.
Стол венчал коньяк армянский,
были пражские колбаски,
были рыбные котлеты.
К чаю заготовлен приз –
тортик вафельный «Сюрприз»,
карамельные конфеты,
а для Пашкиных оладий
сыр припасен шоколадный.
Куролесили друзья,
их снимал на фото я –
Паша с «баушкой» Людмилой
вместе щебетали мило,
стало им к концу похода
препираться неохота.
Препираться перестали,
вместе бусы нанизали.
Зарядился и Валера –
без разбору и без меры,
а капризная Галина,
Гены Крохина «Мальвина»,
от мошки закутана,
меня в интригу впутала,
предложила с нею вместе
разработать план для мести.
Гена полон был мечтаний,
мы ему мешать не стали…
Между тем ландшафт сменился –
берег каменистым стал,
лес местами появился,
выросли отроги скал.
Там, где раньше были мели,
потемнел, разбух поток
от дождей. Уже неделю
шли они. Народ промок.
До Усы осталось мало,
показался поворот,
на душе тоскливо стало –
мы пришли, увы, к финалу,
вон столбы, а вот и мост.
Надо же, что так совпало –
поезд по нему идёт!
Впереди потоком шумным
разлилась река Уса.
«Вверх идти совсем не трудно» -
капитан нам всем сказал.
Метров триста или двести
вверх прошлись мы по Усе,
там снялись на фото вместе.
Кто хотел? Хотели все.
На пологом берегу
все плавсредства разобрали
и без спешки наверху
лагерем мы на ночь встали.
Паша там купал в воде
розовое мыло,
положил на берегу
и оно уплыло.
Паша долго клял ворон,
что кружились рядом.
Посмеялись мы над ним
всем своим отрядом.
Матросня повеселела,
хохотала то и дело,
невзирая на мошку,
стала разгонять тоску,
взяв Валеру в оборот,
в магазин пошёл народ.
Накупили пирожков,
принесли три водки,
пока мы на берегу
собирали лодки.
Гене пива не купили,
водки как бы он не пьёт,
а девчата с Пашкой пили
и напились все в улёт.
Тут Галину понесло:
«Не хочу я спать с козлом,
я за все мои обиды..»
Он ушёл, не подал вида.
Паша был в репертуаре,
Галя с Людой пили в паре,
я от водки отказался
и к ребятам не вязался.
Но усталость всех свалила –
видно водки им хватило.
Звук борьбы и плач Валеры
потрясли палаток стены,
громче всех его стенаний
Люда материлась в пьяни,
что-то сделал не по ней,
вот и дала звездюлей.
Дождь с утра размыл дорогу,
затянулся наш подъём,
завтрак – тоже. Понемногу
мы собрались и идём.
Лужи, слякоть, дождик валит –
обложной, на целый день.
Словно не было печали
все матроски вверх помчались
и щебечат – им не лень.
Тяжело волочит ноги,
но упорно тяжесть прёт –
это Гена вдоль дороги
вещи Галины несёт.
Он уже свою укладку
вверх отнёс и рад помочь,
даром что ли он в палатке
с ней «мирился» в эту ночь?
Тут дорога запетляла,
Гена из виду пропал.
Думал я, что срежу малость,
но немного маху дал.
Вышел я не к переходу,
а подальше от него.
То, что не было народа,
не дало мне ничего.
Шёл по шпалам между рельсов,
думал - будет переход,
но пришлось назад переться
и идти на тот проход.
Справа замаячил поезд
и его я обошёл,
всё облазил там на совесть,
пока вход второй нашёл.
Долго мы сидели в зале,
пили пиво и решали
брать нам водку или нет,
был у каждого ответ.
Тут подали на перрон
с продовольствием вагон –
там кефира я набрался
и от пьянки отказался.
Гена вмиг провёл учёт –
произвёл со мной расчёт.
Они много водки взяли
и её потом лакали.
Гена с Галей помирились.
Оказалось – на словах.
Он, казавшийся всесильным,
непростым, любвеобильным,
потерпел при этом крах.
|
