На улицах с утра слюнявости, снега с дождями, ну а тут опять я мучаюсь в неясности, словно болезный словоблуд. Гидромецент утешительно мне сообщает, что-де зря я не вступил в Союз спасителей, как все издатые друзья. И ожидая потепления антициклонного фронтА, я совершаю преступление литературного стыда.
Под натиском станка печатного и правками редакторни, с верстнею я, под опечатками, влачу смурные свои дни. И будь немного я сознательней, стезёю укрепляя труд, гнобил бы я Союз издателей за плагиатство и за флуд. Но тяжко мучаясь запоями, хоть не запойный право я, борюсь с моральными устоями, дела великие творя. В строю уже, как лет с десяток я; не то, что герцог де Бриенн. Не знал я почести, достаток и не нужных в принципе проблем. Пусть Михалковы, да Дементьевы сосут союзный свой кальян, и пусть их любят даже дети, вы ищите брезжь в них и изъян. А мы, не все, но всё же есть пока и среди нас все те, кто так искрят изяществ лихое месиво, слагая думы для читак.
Ломая чувства, самомнения, я понимаю, что не зря витало чудное мгновение в тумане дымке, буду бля. Забито всё и лишь такие, как мой друг Товарищ и Поэт ещё тягают чаны лирики под нищебродством тяжких лет. Уйдёт один, другой появиться и станется душе теплей, и грея на фонтане яица судьбы качнётся колыбель. И одинок, но вечен всё ещё, как неуёмный Вечный жид, я умиляюсь от запоища, и что-то в сердце дребезжит. Струя течёт из чар, что Нимфами в пустую тару нежит звук. Я вас люблю, мои любимые, пусть вы похожи и на шлюх! Искриться алой снедью зарево, в цветах резвятся глухари. Пусть тленно всё и это парево исчезнет в блядстве, и любви. Пусть женских чар ночные бдения в порывах света и теней привносят чудные мгновения в судьбины некогда людей.
