Деревья в ряд, и с кем-то рядом я
корнями рос, и в небо лез...
Но срубленные, в землю падая,
мы превращались в чёрный лес.

Века шли тёмными прохожими,
а лес стоял в них испокон.
Мы были на него похожими
и безысходными, как он.

Смерть приходила, мы кричали ей —
вздымая с веток вороньё!
И прорастали в изначалие,
и в продолжение её.

Века шли — чётные, нечётные —
тянулись к свету дерева,
но были слепы дебри чёрные,
как брачные тетерева.

И жгла судьбы тоска палёная
овраги леса и горбы.
И шла его доска пилёная
на крестовины да гробы...

Что в жизни может быть печальнее,
чем тишина её могил?
Чернела смерть в густом молчании,
и кто-то чёрный лес рубил.

Грудились пни, сходились в просеки,
за днями дни, за рядом ряд,
но лишь порой небесной просини
касался чей-то тёмный взгляд.
...

Мы жили белым светом мучась и
глядели в смерти чёрный срез.
Мы не желали тёмной участи,
но был дремуч извечный лес,

и были чёрствыми и древними,
не прораставшими в любви —
мы — были чёрными деревьями,
ещё не ставшими людьми.