Я слышу, как внимая гуду
Убийственного топора
Парк шепчет: - Скоро я не буду.
Но я ведь жил - была пора...
И. Северянин
ИСХОД СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА
Две дороги сойдутся в одну,
а затем разминутся в печали.
Позабытую Богом страну
с Сатаной не поэты венчали.
Променяв сладкозвучье баллад
на прерывистый лай револьверов,
захлебнулась Отчизна от зла
под нахрапом безликой химеры.
Как сквозь пальцы песок, утекли
прочь из пут кумачового рая
соловьи с воспалённой земли,
на чужбине не в срок умирая.
Паутины несбывшихся строф
разметало на рваные шлейфы,
и в золу душегубных костров
превратились сожжённые эльфы.
И надрывные их голоса
загасил переменчивый ветер.
Беспристрастно стекает слеза
по жестокому лику столетья.
Т О Й Л А
Свинец и охра – краски моря с парком:
октябрь, увы, палитрой бедноват.
Воронам здесь - и тем лениво каркать.
Лишь вдалеке шуршат тетерева.
Столетний ствол... Дубовый лист в ладони,
как на мундире фюрера SS.
Под звуки мрачных лиственных симфоний
тевтонский friedhof врос крестами в лес.
Балтийский ветер, зябкий и задорный,
сбивая курс гусиный на юга,
нагнал волну, как аргумент бесспорный,
закрыв сезон пытливым рыбакам.
Всё без чудес, и всё без потрясений,
но чаще пульс, и воздух свеж и чист.
Здесь жил поэт, чьим другом был Есенин.
Сладкоголосый чиж-имажинист.
Ступени вверх... К заоблачному своду.
Всмотрись в него и взглядом задержись.
Прости, певец, забывчивость народа,
ведь у него неправедная жисть,
и связь эпох надорвана цинично.
Нет в нашем веке доли серебра.
Что было общим – стало заграничным...
Сожрало русскость пламенем костра.
Слизал прибой следы десятилетий,
а в чуждой речи места нет стихам.
Они кровят, как от ударов плетью,
и лоскутами рвутся по строкам,
да под напором дерзкого норд-веста
взмывают ввысь и чайками кричат.
Вот только в миг духовного протеста
пронзает боль у левого плеча...
п. Тойла, октябрь-декабрь 2013.
Прим. автора
friedhof (нем.) – погост(кладбище)
|
