Из дневника полевого хирурга.
Сержант дышал, что было сил,
но угасал.
Иже еси на небеси тебе,
десант.
Осколком вмяло тельник в грудь.
Торчал лоскут.
- Ответь мне, док: я не умру?
По-честноку?
Он – не жилец, но я сказал:
- Не суетись!
И лишь предательски слеза
скатилась вниз.
Дес догадался про итог
и понял всё.
С таким раненьем даже Бог
уж не спасёт.
Но он себя перекрестил,
срывая бинт.
Хрипел: - Я мог его спасти,
но Стас – убит!
А Стаса лично я с утра
отправил в цинк.
Парням так тяжко умирать:
совсем юнцы!
Последний вздох… Смертельный штрих…
Обмяк сержант...
Сказал сестричке: - Не смотри!
А сам - дрожал…
Из дневника "трёхсотого".
В лазаретном чертоге, как в склепе,
я - бледный узник с зудящей культей.
Новую данность из гипса лепят
госпитальные скульпторы.
Предупрежденье было тревожным:
разворочена пятка
(не поставить никак заплатку).
Бывает – случается и невозможное…
Но не мой вариант, похоже.
Хоть хмурься, хоть плачь:
нет части ноги ниже колена
у левой. Так жалко…
Вот входит усталый хирург в палату.
Получается, что не палач он,
а спаситель или архангел.
Знаю, что доку тоже несладко…
Он мне - про осколки и про гангрену.
(Ему-то, здоровому – хрен ли!)
Всё, мол, в прошлом: война, ранение.
За судьбу надо, братец, драться.
Это слабое утешение:
мне ведь даже не девятнадцать…
Прим.
"Трёхсотый" - воин, получивший тяжёлое
ранение и прооперированный в условиях
полевого госпиталя.
